Красная мельница

– К тому же если и идти в органы, то прежде можно было бы школу милиции окончить.

– И не спорь. Никаких школ милиции. В институт надо поступать или техникум хороший. Разве не поможем, чем можем?

– Конечно, поможем, но пусть сначала сам выберет, к чему его самого тянет, к чему душа лежит.

– А вот найдет девку и вздумает жениться, тогда уж точно не до учебы станет. Ни в институте, ни в твоей школе милиции. К девкам у них после армии душа лежит у всех, вот к чему. Еще эта Надька все липнет. Любое заделье ищет, чтобы зайти в гости. Уж скорее бы они с Маринкой поступать уехали в город. Хоть отстанет от парня.

– Чем не нравится? Девка видная. Выучится, чем не невеста? – попытался подшутить дед.

– Пускай сначала выучится, а потом невестится, – возразила бабка.

– Дело девичье, – продолжал подначивать жену Климент Ефремович.

Та начинала сердиться:

– Дело девичье, но дело раннее. Ты, дед, лишнего мне не говори.

– Я что? Я ничего.

– Ага, ничего…

Перемывая после ужина посуду, баба Люба прислонилась вдруг к буфету, протирая полотенцем тарелку.

– Только бы у Маринки все добром сложилось, – тихонько проговорила сама себе.

Глава III

К школе-интернату Клим привык быстро. После уроков ребята спешили на маленькую центральную площадь поселка. На столбе чернела «тарелка» репродуктора. Ожидая голос Левитана, пацаны затевали чехарду. Игра рассыпалась, едва из «тарелки» вылетала первая фраза: «Говорит Москва! Последний час…»

После сводки Совинформбюро ребята шумно возвращались в интернат, по дороге собирая, если повезет, «лобастые» окурки в пустой спичечный коробок. Когда курить было нечего, старшие пацаны, самые отчаянные, лямзили табак у школьного истопника дяди Саши, которого все звали Сашкец. Улучив минуту, кто-нибудь быстренько нырял в его каморку под лестницей. Пока другие стояли на стреме, парнишка быстренько отсыпал из начатой пачки горсточку махорки в ладошку.

Ребята с ближайших разъездов ездили рабочим поездом, который назывался «передача», домой на воскресенье.

– Совсем износились обутки, – сокрушалась мать, вертя в руках прохудившиеся старые Климкины валенки. – А на дворе только начало ноября. Вся зима, считай, впереди. И не подшить их уже никак. Вон стельки вываливаются. Дратвой не за что прихватить. Что делать, сынок? Война. Где же новые взять? В чем ездить-то в интернат?

– Ничего, мам, как-нибудь…

– Как-нибудь… И портянок не накрутить, нога-то выросла. Хорошо, в позапрошлом году с запасом на размер достались в магазине…

Школа готовилась к празднику Великого Октября. На растянутом в коридоре транспаранте из кумача подновили белые буквы. Вместо краски годилась гашеная известь. Учительница рисования искусно переправила римскую цифру двадцать три на двадцать четыре. После уроков школьный хор репетировал новую песню о революции. Не смолкала гармонь в руках учительницы музыки и пения. Выстраивая ребят на низенькой сцене, учительница сказала Климке:

– Тебе, товарищ Ворошилов, место центральное.

Конечно, она в шутку так сказала, но парень смутился. Он переживал, что зрители с передних рядов увидят его разбитые валенки. Начнут смеяться, мол, обутки каши просят.

Климка старался как-то спрятать ноги, чтобы меньше на виду были. Подавшись корпусом вперед, он стоял, по-военному вытянув руки по швам, думая не о куплетах, а о том, чтобы поскорее был конец репетиции.

Успокоился, когда после праздничного вечера приехал домой на праздничные дни.

– А у нас радость! – сообщила мать новость сыну. Она сияла от счастья. – Отца премировали за хорошую работу.

– Чем, мама? – расстегивая озябшими пальцами пальтишко, спросил Климка.

– Вот. – Мать бережно погладила, держа перед собой на вытянутых руках, новенькие серые валенки.

Стукнула входная дверь. С облаком белого морозного пара из сеней вошел отец. Лицо красное от мороза.

– Откуда ты, папка? – спросил Климка, греясь у печки, в которой потрескивали смолистые поленья.

– Проводили к поезду начальника дистанции пути.

– Как же он успеет на всех околотках побывать, всех поздравить с праздником? – удивился сын.

Мать уже хлопотала на кухне. В доме вкусно, как до войны, пахло пирогами.

– Всех ему, конечно, не объехать, – пояснил отец. – Был у нас, потому что наш околоток – самый передовой на дистанции.

– За это отца и наградили новыми валенками, – отозвалась звонким веселым голосом из кухни мать.

– Ты, сынок, чем порадуешь? Какими оценками за первую четверть? – раздевшись, спросил отец.

Климка протянул табель. Отец присел на табурет.

– Почти все предметы на «отлично». Молодец! И дальше так держать! Особенно нажимай на математику и физику. Эти дисциплины для инженера путей сообщения самые главные, – вернул табель сыну. – Вкусно как пахнет. Мать, скорее накрывай!

Ужинали втроем. Отец налил себе и матери по маленькой рюмочке вина из еще довоенной бутылки. Ее в пыли и паутине достали из подполья. Родители чокнулись рюмочками за праздник – 24-ю годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции. Отец нежно поцеловал маму в щеку. Та смахнула невесть откуда и почему блеснувшую слезинку.