Красная площадь

Клим поднял перевернутый стул, утвердил его посреди комнаты, уселся лицом к стене с фотографиями и рассеянно закурил. Он дымил, аккуратно стряхивая пепел в сложенную ковшиком ладонь, смотрел на фотографии и пытался разобраться в своих мыслях и ощущениях.

Было ясно, что Твердохлебов и носатый сержант все это время поддерживали дружеские отношения. Судя по всему, отношения эти были теснее тех, что связывали бывшего майора с другими однополчанами. Что ж, так бывает, и нередко, особенно если люди, когда-то воевавшие бок о бок, живут в одном городе и имеют возможность проводить в обществе друг друга столько времени, сколько им заблагорассудится.

Наверное, майор очень дорожил этой дружбой. Когда живешь прошлым, тебе необходима постоянная подпитка извне: прошлое, каким бы живым и ярким оно ни было, имеет свойство со временем тускнеть, костенеть, покрываться слоем пыли и понемногу стираться из памяти. А человек, некогда деливший с тобой последний глоток из горячей фляги, последнюю черствую горбушку и последнюю обойму, вдыхает в окоченевший труп прошлого видимость жизни. Он меняется у тебя на глазах, стареет, толстеет и лысеет, но ты не замечаешь этих привычных, накапливающихся исподволь перемен, и тебе кажется, что там, на войне, он был таким же, как сейчас. И ты был таким же, как сейчас, так же выглядел, думал и чувствовал, а раз вы оба живы и ни капельки не изменились, то, стало быть, и ваше прошлое живо — куда ж ему деваться?..

Потом носатый сержант умер, и случилось это, кстати, приблизительно тогда же, когда майор овдовел. Судя по фотографии с шашлыками, промежуток между этими двумя печальными событиями составлял никак не больше года-полутора, а может быть, и намного меньше — полгода, месяц, неделю…

Получив два таких удара подряд, даже здоровый человек может потерять душевное равновесие — по крайней мере, на время. А для Твердохлебова с его изломанной войной психикой это наверняка была двойная катастрофа. Тем паче что смерть носатого «волейболиста» была явно преждевременной. Знать бы, отчего он умер… Может, это и есть та самая ниточка, которой так не хватает Климу Неверову?

Он дошел до туалета, выбросил в пожилой финский унитаз окурок и сполоснул под краном в ванной испачканную пеплом ладонь. Вернувшись в гостиную, снова подошел к стене с фотографиями и, не присаживаясь, вынул из кармана мобильный телефон.

Потапчук взял трубку сразу, как будто с нетерпением ждал звонка.

— Надо вычислить одного человека, — глядя на фотографию с траурной ленточкой, сказал ему Клим. — Придется основательно порыться в архивах, а времени у меня, сами понимаете…

— Диктуй, — деловито распорядился генерал.

— Что диктовать?

— Ну, как «что»? Имя, фамилию…

Клим непочтительно хмыкнул в трубку.

— Если бы я знал его имя и фамилию, то не стал бы прибегать к услугам нашего департамента, — заявил он. — У меня есть фотография, которую я постараюсь передать вам как можно скорее. И еще я знаю, что парень служил в Афганистане под началом Твердохлебова в звании сержанта. Могу предположить, что в последние годы он жил в Москве или где-то поблизости, но это, увы, не факт.

Федор Филиппович недовольно крякнул.

— Вот не было печали… На что тебе сдался какой-то сержант?

Клим пожал плечами, как будто генерал мог его видеть.

— Это, наверное, не телефонный разговор, — произнес он. — Да и сказать мне пока особенно нечего. Вот когда вы предоставите мне хотя бы краткую официальную версию его биографии, у меня, может быть, возникнут какие-то определенные мысли. А пока все это так, догадки и предчувствия — музыка сфер, шепот эфира…

— Эфира, говоришь? — переспросил Потапчук. — Хорошо хоть, что не клея «Момент»…

Клим не сразу сообразил, на что тот намекает, а когда сообразил, фыркнул — впрочем, без особого веселья.

— Шутки у вас, товарищ генерал… — сказал он. — Кстати, а как себя чувствует наша уважаемая Елизавета Филипповна?

— Прихворнула, — сухо сообщил Потапчук. — Жалуется на головную боль, кашель и першение в горле.

— Ай-ай-ай, — огорчился Неверов. — Как же это ее угораздило? Вы ей обязательно передайте, чтобы пила побольше теплого и ни в коем случае не выходила из дома.

— Без тебя разберутся, умник, — проворчал Федор Филиппович. — Только имей в виду, что, если она будет слишком долго болеть, ей подберут замену, хотя бы и временную. Поэтому ворон считать тебе некогда.

— А мне всю жизнь их некогда считать, — пожаловался Клим. — Так и летают несчитанные…

— Обратись в профсоюз, — ядовито посоветовал Потапчук и прервал соединение.

— Знаем мы ваши профсоюзы, — проворчал Клим, спрятал телефон в карман куртки и, подойдя к стене, снял с нее украшенную траурной ленточкой фотографию сержанта.

Глава 7