Дальше все пошло как по маслу, и уже через тридцать пять минут майор Твердохлебов очутился в тесноватой, но чистенькой ванной, куда ему было предложено пройти, чтобы, как выразилась новая знакомая, привести себя в порядок. Открывая горячую воду, он вдруг увидел в зеркале лицо «товарища Сухова», который, оказывается, ухитрился прокрасться за ним даже сюда. Поймав его взгляд, сержант удивленно приподнял брови, покрутил указательным пальцем у виска — дескать, ты что, командир, совсем уже того? — а потом пару раз ткнул тем же пальцем в сторону двери и приложил его к губам: смотри, мол, только тихонько…
Подойдя к двери, майор приоткрыл ее на полпальца — как раз вовремя, чтобы увидеть, как его новая знакомая подливает что-то в принесенную ими из ресторана бутылку сухого вина. Сначала он возмутился таким вероломством, а потом решил не портить вечер, который так приятно начался.
Приняв такое решение, через две минуты он вышел из ванной и предложил для начала выпить за прекрасных дам. Прекрасные дамы в лице Кати, как представилась майору его новая знакомая, не имели ничего против. Увы, бравый майор был уже изрядно под мухой (или просто выглядел таковым) и, беря со стола бутылку, сплоховал: узкое горлышко выскользнуло у него из пальцев, и бутылка упала на пол, да так неудачно, что разбилась вдребезги.
— Надо же, какой я неуклюжий, — без тени раскаяния произнес Твердохлебов и стал снимать пиджак. — Так сколько я буду должен за испачканный пол и все остальное?
— Сто долларов в час, — пролепетала клофелинщица, по выражению лица клиента поняв, что фокус на этот раз не удался и ее раскусили.
— Нормально, — с воодушевлением сказал майор. — Надеюсь, мы тут одни? Не хотелось бы, чтобы в разгар военных действий сюда кто-нибудь ненароком вломился. А то еще, чего доброго, подумают, что я тебя насилую, и всей толпой побегут записываться в свидетели.
Вынутый из-за пояса брюк пистолет негромко, увесисто стукнул о скатерть, уютно расположившись между двумя хрустальными бокалами.
— Никого нет, — заверила испуганная девица, косясь на пистолет с такой опаской, словно тот мог выстрелить сам, по собственной инициативе.
— Ну и отлично, — сказал майор, повалил ее на диван и полез под юбку.
Пуговицы с блузки полетели на пол с коротким треском, напоминавшим отдаленную пулеметную очередь, и Иван Алексеевич с огромным, давно забытым наслаждением сжал в ладонях два упругих, шелковистых на ощупь, горячих полушария. Проститутка притворно застонала, закатила глаза и отработанным, не лишенным балетного изящества движением раздвинула ноги. Твердохлебов криво ухмыльнулся: вскоре стонам его партнерши предстояло стать непритворными. И верно: не прошло и минуты, как девица издала короткое «О!», в котором вместо поддельного экстаза звучало искреннее изумление пополам с легким испугом.
— А ты крутой, — сказала она через некоторое время, с трудом переводя дыхание.
— Ты еще не знаешь, какой я крутой, — заверил ее свежий как огурчик, истосковавшийся по женской ласке отставник. — Так, говоришь, оплата у тебя почасовая?
Девица испуганно покосилась на тикавший в изголовье постели старенький механический будильник и обреченно вздохнула: с момента начала их «общения» едва минуло двадцать минут, а так называемая прелюдия давно осталась позади, и возвращаться к ней явно никто не собирался.
— Полоса моя, полосонька, полоса моя непаханая, — деловито продекламировал Иван Алексеевич слова народной песни, подрыгал ногами, освобождаясь от сбившихся на лодыжки штанов, скинул с мускулистых плеч перекрутившуюся жгутом рубашку и предпринял новую атаку, завершившуюся, как и первая, полным успехом.
Через час с небольшими минутами, потребовавшимися майору на одевание, с трудом передвигающая ноги жрица любви проводила его до дверей.
— С клофелином завязывай, девонька, — проверяя, не выпирает ли из-под пиджака рукоятка пистолета, по-отечески посоветовал ей Твердохлебов. — Не умеешь — не берись, а то посадят или, чего доброго, шлепнут.
Проститутка пьяно кивнула взлохмаченной головой. Судя по виду, она плохо представляла, где находится, и вряд ли могла до конца понять, о чем толкует клиент. Вручив дурехе честно заработанные ею сто долларов, майор покинул квартиру. Легко, как молодой, сбегая по лестнице, он негромко насвистывал мелодию песни из репертуара ансамбля «Голубые береты».
«Товарищ Сухов» поджидал его на площадке между третьим и вторым этажом. Отделившись от подоконника, на котором сидел, он молча пошел рядом.
— Сто гринов для этой шлюхи многовато, — заметил он через некоторое время. — Она тебя все-таки обула, командир.
— Ничего, — махнул рукой Твердохлебов, — поработала она на все триста, так что я не в претензии.
— Швыряешься деньгами, — неодобрительно заметил сержант, — а у тебя их всего-то тысяча… Была. А сейчас сколько осталось — пятьсот? Триста?
— Сколько есть, все мои, — сказал майор. — Легко пришли, легко ушли… Тебе-то какая забота? Чего их беречь? Вот шлепнут меня в четверг, на что они мне мертвому? На тот свет все равно не заберешь.