Красная роса (сборник)

— Нечего тут выдумывать, вернется командир — распорядится…

Ганс Рандольф прислушивался к непонятному разговору чужой ему и враждебной толпы,

даже не заподозрив, что судьба над ним смилостивилась благодаря тому, что эти грозные и

страшные с виду, суровые и непроницаемые люди имели добрые детские сердца, любовался

лесом, радовался небу, слушал шелест сосновых веток и дубовых, словно выкованных из

металла, листьев.

XXIV

В полдень над Калиновом просветлело. Утренние туманы долго и лениво клубились над

поселком, потом незаметно уплыли в направлении пруда, вода которого когда-то вертела

тяжелые колеса мельницы Чалапко, скатились за поле и уж неизвестно, то ли рассеялись вовсе,

то ли поднялись в небо. Над головами разгулялось солнце, но какое-то не такое, как раньше, а

как будто отчеканенное преступными фальшивомонетчиками. Золотилось, сияло, но лучи его

были холодными. Или, может быть, таким оно показалось до смерти напуганным калиновским

женщинам и детям…

Светило солнце недолго. С западной стороны по центральной улице, соединявшей Калинов

со всем миром, прикатили две невиданные тут машины. Передняя — «опель-капитан», а

задняя — крытый «фольксваген». В «опель-капитане», удобно раскинувшись на мягком сиденье,

блаженствовал атлет средних лет, одетый во все черное, похожий на бернардинского монаха.

Чернота одежды подчеркивала его загар, лицо было твердокаменное, нос прямой,

брусоподобный, рот широкий в те редкие минуты, когда атлет довольно щурился и готов был

замурлыкать, как кот.

Рядом с атлетом вертелась, как на иголках, красноротая, курносенькая юная фрау с рыже-

белой копной завитых волос.

Рука атлета игриво гладила ее, она вертелась и хохотала, лопотала что-то пьяно-

невразумительное. Звали ее тоже Гретхен — почему-то большинство девушек, приписанных к

воинским частям, именовались именно так, — была она секретарем, экономкой и еще бог знает

кем у самого Рудо фон Тюге, непревзойденного фон Тюге, штурмбаннфюрера, любимца самого

Кальтенбруннера.

На переднем сиденье сонно горбатился белолицый и белоглазый молодчик, который привык

видеть и понимать все с одного взгляда.

Из «фольксвагена» доносилось пенье эсэсовской группы, подчиненной штурмбаннфюреру

фон Тюге. Все от первого до последнего эсэсовца с одного взгляда понимали своего шефа и

делали то, что надлежало делать.

Одетые в черную форму, с острыми белыми стрелами на рукавах, с белыми черепами на

околышах высоко торчавших фуражек, они скорее напоминали сопроводителей катафалков,

возивших мертвецов к месту захоронения, чем солдат.

Пели до хрипоты. Присев на боковых полумягких сиденьях, переплелись руками, сцепились

в одну веревочку, в одно существо, так похожее на кольчатую сколопендру, ритмично шатались

из стороны в сторону, и невозможно было в их реве уловить ни слов, ни смысла, ни мелодии.

Ревели, и все…

Этот дикий рев сразу же, как только обе машины въехали в Калинов, понесся во все концы,

всполошил испуганный поселок. Сразу почернело и без того холодное солнце, тяжелая тьма

упала на человеческие жилища, неистово закрестились даже те, кто уже давно, а то и никогда не

верил в бога. «Спаси и пронеси», — зашептали старухи, намертво застыли глаза у детей,

младенцы на материнских руках замерли, словно забыли, что умеют вертеться и кричать.

Рудо фон Тюге вышел из машины последним. Проворная Гретхен, одетая в черное платье и

зеленую кофту, поверх которой болтались расстегнутые полы розовой разлетайки, уже

хлопотала возле походного хозяйства. Вместе с востроносым вестовым доставала из багажника

саквояжи и портфели.

Фон Тюге должен был занять высокую должность, возглавить ведомство, которое установит

на оккупированной земле новый порядок и гарантирует полную безопасность.

Возможно, кто-либо от отпрысков высокородных ландскнехтов возмутился бы, а то и

запротестовал: мне, дескать, фону, штурмбаннфюреру, такое мизерное владение, как Калинов!

Да тут и половине из прибывших молодцов делать нечего, тут любой паршивый ротенфюрер

справился бы. Но фон Тюге был не из тех «фонов», которые возмущаются, которые выбирают

себе легкую или же почетную работу. «Мне ничего не нужно, кроме собственных штанов,

казенного шнапса и чужой фрау на ночь» — это крылатое выражение принадлежало именно ему,

штурмбаннфюреру фон Тюге. Поэтому если и скривился фон Тюге, когда вылез из машины, то не

из-за обиды на должность в таком глухом закутке, а только от разочарования, что не увидел

перспективы, размаха, так как превыше всего ценил и любил настоящие дела. И еще увидел:

долго здесь не засидится. Наведет порядок, отшлифует все до тонкости и передаст дела кому-

нибудь из своих, а сам снова туда, где нужен его острый глаз и твердая рука.

В самом деле, Рудольфу фон Тюге не было необходимости лезть выше. Его «Личное дело»