Красная роса (сборник)

Рудо, стал великим и ясновидящим фюрером всего немецкого народа. Зато попался он на глаза

кому надо, снюхался с одним из помощников Гитлера, с самим Кальтенбруннером, и именно это

после событий 1933 года определило дальнейшую судьбу и место в обществе облагородившегося

потомка фрейбургского мещанина-бауэра Фортюги.

Во время фашистского путча Рудольф превзошел самого себя. Опыт и практика на

альпийских перевалах пригодились ему самым лучшим образом. Он не спал ночами, был

неутомим и изобретателен при вылавливании коммунистов, евреев, всяческих нелояльных

личностей, водил их поодиночке и толпами, как овец, многих не доводил до места назначения,

только сообщал о количестве тех, кто был убит «при попытке к бегству».

Его умение, старательность и ловкость заметили и оценили, он оказался в фаворе, и

должности посыпались на него, как из рога изобилия. Только что оборудовал один концлагерь,

утвердил в нем идеальный порядок, а уж приказывали перебираться в другое место и начинать

все заново. Оставлял после себя комендантом лагеря кого-нибудь из «желторотых» — так он

называл всех ниже чином, — а сам спешил создать новый ад. О, он любил в концлагерях

идеальный порядок. Чтобы узники ходили по струнке, каждый должен был пройти через голод,

холод и беспрерывные издевательства, превратиться в мумию и уж только тогда удостоиться

последнего чистилища — крематория.

Концлагеря старательно, с любовью устроил фон Тюге и в Германии, и во Франции, и у

чехов, и у поляков, а теперь прибыл сюда, на загадочный Восток. Здесь, как нигде, надо было

установить новый порядок.

Фон Тюге и его молодчики немного опоздали, им следовало прибыть сюда еще вчера

одновременно с войсковыми частями, но история простит штурмбаннфюреру — он не загулял,

нет, по дороге нашлась для него работа и в Лемберге[1], и в Виннице, и в Житомире, и еще во

многих-многих городах и поселках со странными, труднопроизносимыми названиями.

Теперь — Калиноф… Калиноу… Черт знает что…

О его прибытии ортскоменданту Цвиблю доложили уже тогда, когда тот заканчивал

«миттагэссен» в компании со своей Гретхен и ефрейтором Кальтом. Ждали традиционный кофе и

ломали головы над тем, куда мог деваться рядовой Рандольф, и именно в это время через порог

перешагнул бронзоволицый атлет в форме, перед которой трепетали и ефрейторы, и коменданты

всего фатерланда. После традиционного «хайль» гость басовито прогудел:

— Штурмбаннфюрер фон Тюге, с вашего разрешения.

— Цвибль.

Фон Тюге брезгливо сморщился, переспросил:

— А? Как?

— Ортскомендант господин Цвибль.

— Рад приветствовать вас, гауптман, — произнес пришелец и поморщился: фамилия

коменданта напомнила ему детство, когда он вынужден был нажимать на сырой и жареный лук.

Цвибль воспринял эту брезгливость как пренебрежение высокородного к человеку низкого

происхождения, однако любезно пригласил давно ожидаемого гостя к столу.

Фон Тюге развалился на стуле, на котором до этого вертелась Гретхен.

— Кофе?

— И шнапс! — ответил фон Тюге.

Сразу же вопрос: как дела, гауптман? Все ли в порядке? Все хорошо, господин

штурмбаннфюрер, кроме одного неприятного и загадочного случая: то ли бегство, то ли

хищение, или… черт знает что… Отсутствие солдата Рандольфа. Испуганно, а поэтому

многословно и путано докладывал ефрейтор Кальт, а фон Тюге проявлял чисто

профессиональную заинтересованность.

— Найдем, разберемся, — самоуверенно, как мастер своего дела, прогудел фон Тюге. —

Заложников взяли?

Ни Кальт, ни Цвибль не поняли сути вопроса, а когда взяли в толк, начали оправдываться:

ведь неизвестна причина исчезновения солдата, может быть, нет и необходимости…

— Необходимость есть всегда, — сурово поучал фон Тюге. — Надлежащее количество

заложников всегда должно быть под рукой. Фюрер приказал лично: «Первое: любой случай

неповиновения или сопротивления немецкой оккупационной власти, независимо от

обстоятельств, следует расценивать как проявление коварства коммунистов, и второе: в

зародыше душить подобные коварства, сразу же принимать самые решительные меры для

утверждения авторитета оккупационной власти и предупреждения дальнейшего развития

нежелательных действий. Следует знать: на оккупированных землях надо вселять в жителей

страх, а для этого надо прибегать к жестокости. За жизнь одного немецкого солдата, как

правило, должны быть подвергнуты смертной казни не менее пятидесяти — сотни коммунистов…»

И Цвибль и Кальт в знак согласия кивали головами.

— Берем на учет коммунистов, евреев, — докладывал комендант.

— Не учет нужен, нужны они лично…

В комнату вошла секретарша Цвибля с подносом в руках. На прихваченном из Берлина