Красная роса (сборник)

особенно Голове, нет ему никакого смысла. Хотя и был уверен в том, что никто ни в поселке, ни

тем более в лесу ничего о нем не знает, но рисковать не собирался, а главное — боялся, что

может проговориться, во сне заговорит — знал за собой этот грех, — и тогда прощай, белый свет.

Поэтому, отвечая, засомневался, сказал, что в лесу, наверное, известна его роль. Фон Тюге его

успокоил — не может этого быть, никто из местных Рысака не видел, так как его надежно

замаскировали с самого начала.

— При условии, если пан Рысак сможет осуществить акцию государственного значения,

штурмбаннфюрер обещает предоставить ему ответственную должность в собственной команде, —

перевел Хаптур слова шефа. А от себя добавил: — Подумай, такое счастье выпадет немногим —

тебе открывается путь в фольксдойчи.

Поколебавшись, почесав затылок, хотя уже и решил, как быть, Павло Рысак наконец ударил

кулаком по столу:

— Была не была. Скажи ему, Петро, что разыщу их, всех до единого найду.

— За каждого награда — пуд соли, — перевел Хаптур слова шефа.

А соль ценилась на вес золота.

План действий Рысака был принят сразу же — в целом он еще раньше созрел в голове фон

Тюге, — и утром закрытая машина подвезла перебежчика к лесу и выпустила на волю. Павло

вынужден был уже самостоятельно пробираться к лесной сторожке, он был уверен: тамошний

лесник покажет дорогу к партизанам. Не сомневался в этом и фон Тюге, обещал: с его стороны

задержки не будет, как только Рысак подаст известие, он сразу же будет тут как тут.

Рысак клялся, что все сделает именно так, как этого требовал штурмбаннфюрер, а сам

стремился к одному — чтобы его выпустили на свободу, а там ищи ветра в поле. Не такой он

дурак, чтобы из одних когтей добровольно лезть в другие. Эге, поди обмани Голову, если он тебя

насквозь видит.

Павло услышал подозрительный шелест, затем человеческие шаги. Если бы не забилось так

тревожно сердце, наверное, вскочил бы на ноги и шмыгнул бы, пригибаясь, в чащобу, подальше

от беды. Когда же сердце отпустило, успел опомниться; подумал: это, может быть, дикая коза

или еще какой зверь крадется лесом. Но донеслись до него человеческие голоса, и он уже знал,

что делать, — прижался грудью к земле, по-звериному притаился. Это было самое разумное. Он

надеялся, что те, кто крался, а он понял, что незнакомцы идут крадучись, пройдут стороной и не

заметят.

Его заметили, вышли как раз на его логово. Не выдержав, он поднял голову, сразу же узнал

Витрогона и по-зимнему одетого Гаврила. Они, казалось, не только присматривались, а

принюхивались к следам на земле. Они обступили его, молча рассматривали, словно не верили,

что поймали в лесу человека и что этот человек не кто иной, как бесследно исчезнувший Павло

Лысак.

— Павлуха? — еще не верил своим глазам Витрогон.

Павло глуповато засмеялся — так смеются и от большой радости, и от испуга.

— Как видите… Ух, и испугали же…

Он волновался по-настоящему. Знал хорошо: нельзя молчать, надо радоваться, и радоваться

естественно. И еще — нужно немедленно выдумать то, чего на самом деле не было, выдумать

так, чтобы было складно, чтобы ему поверили. Но что о нем знают здесь, в лесу?..

— Наконец… Думал, крышка… С ума сойти можно… Три дня искал, и вдруг… Наверное,

думали, что Павлу аминь… Ой, не знаю, что было бы… еще немного — и пропал бы… сырые грибы

не еда…

— А по тебе не видно, парень, что ты сырыми грибами питался, — ухмыльнулся Гаврило.

А ведь Павло чуть было не заговорил о блужданиях без хлеба и воды, не подумал о том, что

морда у него действительно не такая, как у истощенного.

— Два дня почти ничего… Без воды… Утром наткнулся на болото… Ведра два высосал… И

уснул… Морду расперло…

— Да, это так, — согласился Гаврило, — если нахлебаться натощак, разбухнешь… бывает…

Они расселись тут же, в густом папоротнике, приготовились его слушать. Нужно было

рассказывать, а он не знал — известно ли им о его катании с ефрейтором Кальтом к

партизанским базам или же неизвестно? Как с кручи бросился головой в водоворот:

— А тут еще беды… С Андреем Гавриловичем… О вас слухи прошли… будто бы всех… до

единого…

Пристально заглядывал в глаза Белоненко, одновременно ловил и выражение лица Лана, но

не прочитал ничего, кроме сочувствия. Если бы знали что о нем, глаза бы выдали…

— Откуда такие разговоры? — поинтересовался Белоненко.

— Фашисты распускают… Люди верят и не верят… Я когда услышал… Откуда же они, думаю,

узнали о базах? Качуренко не такой, чтобы выдать… Может, пытали… Они умеют… В Калинове

сколько народу убили…

С опущенными головами сидели командир и комиссар, пригорюнился и Витрогон. Гаврило не

садился; хотя его никто не предупреждал, он решил, что должен присмотреть, под его опекой эти

люди, надо следить, чтобы не случилось чего, опасности жди из-за каждого куста. Ходил на

расстоянии, смотрел. Рысак выдавливал из себя фразу за фразой, а партизаны думали. Неужели