Красная роса (сборник)

и вправду Качуренко повел немцев на партизанские базы? Неужели задумал выкупить жизнь

такой дорогой ценой?..

— Мы тебя записали в поминальник… — сказал после тяжелого молчания Белоненко. — Как

ты спасся?

Тут уж деваться было некуда, отдельными фразами не отделаешься, надо было выдумывать

как можно более правдоподобный рассказ о том, чего не было.

— Это тысяча и одна ночь… Как остался живым, как не попал к ним в когти — до сих пор не

пойму. Это какое-то чудо. Одна старушка сказала, что сама матерь божья за меня заступилась,

как за сироту…

Взгляды Белоненко, Лана и Витрогона скрестились на лице Рысака, как лучи прожекторов,

которые пытаются во что бы то ни стало поймать в вилку вертлявый самолет. Но, кроме

напряженного интереса, в трех парах глаз Павло ничего не прочитывал. Сочувствием или, может

быть, жалостью теплились глаза Лана. Юлий Цезарь был его учителем, знал безрадостное

детство Павла. И именно это сочувствие в глазах учителя и придало Павлу уверенность. Он

заговорил так, будто отвечал на уроке, словно речь шла не о нем, а ком-то другом.

— Отказал тогда в машине мотор, сцепление перегорело, надо было где угодно, кровь из

носу, запасную деталь раздобыть, и я побежал в поселок. Где-то между третьим и четвертым

часом ночи был дома, Андрей Гаврилович крепко спал — намотались мы с ним за день, — не стал

я его будить, думаю, посплю часок, а там и за дело возьмусь. Только уснул — тоже ведь

умаялся, — слышу, в дверь кто-то барабанит. Так меня и подбросило, я ключом щелк, закрылся.

Спал в комнате, окна которой выходят в сад. Выглянул в открытое окно, а в саду они… немцы…

Что делать? Слышу, уже схватили Андрея Гавриловича, думаю, броситься на помощь — не

помогу, обоим капут. В окно прыгать — сразу прикончат. Вертелся-вертелся по комнате, затем

вижу: выход один — поднял на диване сиденье да и втиснулся в ящик. Все бы ничего, да

пружины в колени и лоб уперлись, как ножами, режут. Повертелся, как-то утрамбовался,

полегчало. А они вскоре дверь выбили, по комнате стучат сапожищами, «фенстер-фенстер»

лопочут, я немного немецкий изучал, но не так чтобы… Вы, Юлий Юльевич, знаете, как мы его

изучали. Я догадался: подумали, значит, что кто-то в окно сиганул…

Рысак не сводил внимательных глаз со своих слушателей, видел, что загипнотизировал всех

троих. Верят, как не поверить, если уж он и сам верил в то, что именно такое с ним случилось.

День и всю ночь пролежал несчастный Рысак под пружинной подушкой дивана, часы

показались ему годами. И уже, может быть, сутки спустя или больше, когда в доме стихло,

решился приподнять сиденье. Оказалось, в саду часовые прохаживаются. Проголодался Павло,

жажда замучила, — подкрепился тем, что попало под руку, но уже не полез в диван, а

замаскировался в погребе. Вход в него из кладовой тайный, не зная — не попадешь в

подземелье. Было в погребе чем поживиться: и варенья, и соленья, маринованные грибки,

помидоры, огурчики. Да только холодно. И жажда мучила. Решился выползти из погреба, нашел

старый кожух и бушлат, в котором они с батей — так называл водитель своего начальника — на

охоту ездили, оделся и отсиживался дня три. Вскоре заметил, что часового в саду уже нет,

только на улице торчал. Павло и выбрал момент, выскользнул через окно в сад, просидел до

сумерек в густом малиннике, а затем перепрыгнул через ограду и через чужие усадьбы

проскользнул на окраину, к самой запруде. А там живет его любка, он жениться на ней

собирался, приютила. Живет с матерью и бабушкой. Это она, ее бабушка, и напомнила ему про

матерь божью…

Отходили они его, одежду почистили, выстирали и выгладили, обо всех новостях

калиновских рассказали… Там ужас что творится… Каждой ночью по хатам трясут, хватают людей

без разбору. Бургомистра поставили, в полицию желающих набрали. Не усидел Павло под

крылом любки, дождался темной ночи, выскользнул за поселок и кустами-кустами да в поле,

блуждал до самого утра, а на рассвете — в лес, в чащу. Уже вторые сутки блуждает, не привык

он к лесу, куда ни кинется — все незнакомое, думал, подохнет где-то под кустом или в руки

немцев или полицаев попадет…

— Почему же в сторожку не пошел? — спросил Витрогон.

— Да разве ее сразу отыщешь? Бывали мы с Андреем Гавриловичем в ней, и не раз, но одно

дело, когда проторенной дорогой, и совсем другое, когда блуждаешь по лесу…

— Нелегкий тебе, Павло, выпал экзамен, — посочувствовал Лан.

— Что о Качуренко говорят? — интересовался Белоненко.

— Разное. Одни говорят, погиб Андрей Гаврилович, другие думают, может быть, как-нибудь

вырвался, убежал… С вами его нет?

Спросил со слезой в голосе, жадно ловил взгляд Белоненко.