Красная стрела. 85 лет легенде

Меж тем, по абсурдной советской логике, Антониони, уже признанный и награжденный, оказался персоной куда менее “grata”, чем прежде, в относительной неизвестности. Накануне следующего МКФ тогдашний замминистра Баскаков предложил мне “по собственному желанию” (!) снять из номера “И. к.” (!!) эту самую статью о последнем фильме Антониони, фактически закрывающем тему некоммуникабельности. Отношения с моим будущим директором Института кино порядочно испортились, зато я действительно угадала тогда наступающую смену оптики и темы Мэтра.

От публикации “Красной пустыни эротизма” советская власть не рухнула – для этого понадобится еще четверть века и вмешательство Политбюро в лице Горбачева. Но больше слово “Антониони” никто от меня слышать не хотел. Проедет мимо “Забрисски пойнт”, сделанный в США. Режиссер посвятил его текущему бунту молодых против буржуазности, но мне кажется, это был шок пространства, пережитый выходцем из тесной Европы на американских просторах.

Гораздо обиднее было пропустить “Фотоувеличение”.

Между тем в фильме “Blow up”, снятом в Англии, на английском языке и с английскими актерами, Антониони, для которого камера была тончайшим инструментом познания, как бы “ос-транил” и придал универсальность экзистенциальному мотиву тайны, непознаваемости, которая всегда пульсировала в сердце-вине его итальянских картин. Он подверг сомнению самую возможность последней разгадки того иррационального, может быть, даже темного, что брезжит под поверхностью бытия. Как и Чехов, Антониони – художник вопросов, а не ответов. Как и Чехов, он поставил диагноз наличному бытию: в эпилоге картины его фотограф, дошедший до предела разрешимости кадра, нечаянно запечатленного его камерой, а затем и разгадки изображения, поднимает воображаемый теннисный мяч и тем включается в иллюзорную игру без мяча, которую разыгрывают мимы на его пути из парка.

Игра без мяча у Антониони; “если бы знать, если бы знать” у Чехова.

В память об этой критической “травме” я дала одной из своих последних книг подзаголовок “Blow up”.

Когда началась перестройка и меня наконец выпустили на фестиваль в Турин, ко мне пришли два элегантных итальянца, осведомились о моей фамилии, вручили изданное ими двухтомное собрание статей о Микеланджело Антониони и сказали, что они рады меня встретить, поскольку, поискав на фестивалях, стали думать, что на самом деле я не существую, что это чей-то хитрый псевдоним (тоже в некотором роде идея “иллюзиона”, игры без мяча). Мы посмеялись. Не объяснять же им, что в Венецию предпочитала ездить “номенклатура”.

Мэтр был еще жив, но уже тяжело и неизлечимо болен.

4. Обыкновенный фашизм

…Начну не с начала, а с конца; с книжки Михаила Ильича Ромма “Беседы о кино”, которую он подарил мне с надписью: “Майе Туровской на добрую (а вдруг недобрую? – не может быть) память о фашизме режиссера и его диктаторских замашках”. Наш общий фильм “Обыкновенный фашизм” был позади, позади была и снятая с производства совместная книжка о нем. Текущая работа не ладилась ни у Ромма, ни у нас с соавтором, и шутка получилась не очень веселой. Но М. И. помнил. Как жаль мне было отдать идею первоначального варианта сценария, соединяющего хронику с кадрами немого немецкого кино. Мысль эта была детищем все тех же Белых Столбов.

Началось все, впрочем, не с кино, а с книжки. Однажды кто-то из иностранных коллег привез мне “From Caligary to Hitler” (“От Калигари до Гитлера”) Зигфрида Кракауэра, и эта история закрутилась. Книжка произвела на меня такое впечатление, что я подала заявку в издательство “Искусство” на монографию о немом немецком кино и стала ездить в Белые Столбы, насматривать фильмы. На этот раз мы часто оказывались соседями по залу с Юрой Ханютиным, тоже однокашником по ГИТИСу, который смотрел хронику военных лет для своей диссертации.

Но о том, как в этих зальчиках у нас родилась идея мичурински скрестить хронику времен нацизма со страхами обывателя, запечатленными (по Кракауэру) немым экраном, и попробовать понять, как обычный человек становится пособником тоталитарной власти, мне пришлось писать уже не раз и по разным поводам. Сначала вместе с Юрой, при жизни Ромма, потом каждые десять-пятнадцать лет; и совсем недавно, когда удалось наконец после сорокалетнего инкубационного периода мемориально издать книжку “Обыкновенный фашизм”, сделанную по следам фильма всеми нами вместе. Ни Ромма, ни Юры уже не было.

Разумеется, нас с Юрой побудила к сочинению этого сценария не столько чужая история на несовершенном экране ГФФ, сколь собственный опыт жизни; зато немецкий материал был тогда в СССР незнаком и поражал воображение. Он не только давал возможности для “Эзопа”, но “остранял” наши отечественные проблемы и обострял возможное развитие темы переводом на иностранный – чужой и броский изобразительный язык.