Красная строка. Сборник 3

Итак, по договоренности с москвичами черноголовская делегация в составе Виктора, меня и мэтра черноголовского поэтического модерна Юры Кураса поехала к назначенному времени в Москву, прихватив образцы своего творчества. Пункт назначения – на окраине Москвы где-то в многоэтажке типового спального района – застройка, характерная, скажем, для района метро Щелковская. На пороге квартиры нас встретили трое, не считая собаки – огромного добродушного дога. Встретившие объяснили, что квартира отъехавшими на какое-то время за границу хозяевами оставлена для нужд российской поэзии (ее лабораторных опытов) и попутного кормления хозяйской собаки – дело для Москвы обычное. Представились: Бахыт Кенжеев (завлаб), Сергей Гандлевский и Александр Сопровский (лаборанты, они же научные сотрудники) – коллеги в общем. В лаборатории (на кухне квартиры) всё уже было готово для очередного эксперимента – над плитой в водяной бане закреплена перегонная колба с нисходящим холодильником Либиха и, соответственно, с приёмной колбой на его противоположном конце. – «Грамотно собрано!» – оценил я на глаз. Был даже штатив штатный предусмотрен, явно уворованный где-то в духе времени, а может, найденный на университетской свалке – чувствовалось, что собирал специалист, не случайно лидером группы был выпускник химфака Кенжеев. По всему, методы поэтической химии «Московского времени» были весьма близки к химии классической. Процесс был в самом разгаре, перегонялась какая-то весьма темная субстанция по виду типа немецкой метафизики, как я ее себе представлял – Якоба Бёме или на худой конец Шопенгауэра – но еще более напоминавшая обычный лак-морилку, как раз таким накануне я покрыл собственные деревянные изделия в дополнение к скудной общажной мебели, и ошибиться мне было трудно. Действительно, кипящая в бане субстанция таковым лаком и оказалась, соответственно, целевой продукт, растворитель, капая с носика холодильника, накапливался в приемной колбе. В правоте своей догадки я убедился, когда кто-то из «лаборантов» со всеми предосторожностями снял наполовину заполненную приемную колбу и по кухне распространился характерный запах. Перегнанная в поэтический эликсир метафизическая морилка, хоть и была прозрачной как слеза, но воняла еще острее и ядовитей, чем неперегнанная. Почему-то сразу понял, что это предназначено для внутреннего употребления, пииты явно готовились к нашему визиту и готовы угощать. – «Ну и вкусы же у вас, господа», – мелькнуло в голове.

– Бахыт, а почему именно морилка? Уайт-спирит не пробовали? Отравиться не боитесь? – обратился я к экспериментаторам, догадавшись по виду поэтов, что уже совсем скоро содержимое приемной колбы окажется на столе (они, действительно, разведя пополам это водой и не отходя далеко, пили пахучий раствор из чайных чашек). Мне разъяснили, что употребление дистиллята весьма способствует своевременному явлению муз и совершенно необходимо для правильного творческого процесса, уайт-спирит же – да, интересная мысль, пригодится для дальнейшей инициации (до этого, кажется, так не дошло, слава Богу, – не откачали бы…). К тому времени я уже успел прочитать сборник рецептов о том, как надраться продуктами бытовой химии в коктейле с обычной бормотухой – роман «Москва—Петушки» Венечки Ерофеева, поэтому, положив про себя местных эликсиров внутрь не принимать, ничему из происходящего не удивляться и только осторожно наблюдать.

Между тем специалисты по музам, предложив отведать свежеперегнанную продукцию лаборатории, положили перед нами еще и папку с бумагами, на которых, как выяснилось, была изложена идейная сторона вопроса. Вежливо отказавшись от пойла в чайной чашке, я открыл папку. Увы, от текстов, авторами которых были по всей видимости Сопровский с Кенжеевым, во всех смыслах сильно несло все той же морилкой (чем же еще могли они пахнуть!), а из начавшегося разговора скоро выяснилось, что за консультацией по верлибрам мы не по адресу обратились, твердым и консолидированным убеждением группы было не допускающее возражений положение, что «нашим всем» русской поэзии, начиная с серебряного века и до наших дней, является Осип Мандельштам и никто более – именно это и было изложено прозой на листах предложенной папки, мои же вопросы были для них вопросами дикаря, как несколько снисходительно было доведено до меня: верлибры это не наше!