Красная строка. Сборник 3

– Что с ним случилось в ту ночь? Помню, мы готовились к балу. Мы с маман были в Петергофе, а он у себя – в Ориенбауме. Маман к Петру и Павлу, к нашему с отцом тезоименитству, сшили платье из голубой переливающейся ткани. Она мерила его перед зеркалом. Я заглянул за портьеру и увидел, как маман была в нем хороша. Правда, ее лицо я видел только в зеркале, она стояла ко мне спиной и улыбалась, всегда блестящие глаза были ярче обычного, правой рукой поглаживала шею, потом поднесла ее к губам. Увидев меня в зеркале, послала мне воздушный поцелуй, я хотел подбежать к ней, обнять, но услышав сердитый и надменный голос: «Ах, уведите его! Он-то тут при чем?» Я расплакался и убежал. Потом вы утешали меня и сказали, что завтра будет фейерверк и подарки. Но ничего этого не было. А ночью вы подняли меня, и мы помчались в Зимний. Вы говорили, что скоро я стану императором… Но сейчас не о том. Вы сами все знаете. Скажите мне правду. Его убили? Кто?

– Да, Ваше Высочество. Но только помните, это между нами, матушка не велела мне говорить с вами о Петре Федоровиче… а кто – спросите у нее сами.

– Я и сам ВСЁ знаю. Я видел.

– Как видели, Ваше Высочество? Вас же там не было.

– Как всегда, я все знаю заранее. Мне обо всем говорят тени. Только лиц разобрать не могу.

– Тени? Какие тени?

– Оптические, Никита Иванович. Вы что, не знаете, что физика вокруг нас? – и Павел засмеялся, а потом заплакал горько, навзрыд, и, как всегда, когда он плакал, в его груди что-то хрипело, стонало. Маленькое худое тело дрожало.

Воспитателю хотелось прижать мальчика к себе, но природная сухость характера, выдержка, дисциплина, привычка хранить в придворной жизни все чувства за семью печатями разрешила лишь сказать вполголоса:

– Будет. Вы же солдат, Ваше Высочество. Считайте, что у нас здесь поле брани. А императором вы обязательно станете. Поверьте мне. Позже, Ваше Высочество. Мы поговорим об этом позже.

3. Хам, Сим и Иафет

Приближалась Пасха. В страстные дни во дворце было тише обычного, хотя по-прежнему многолюдно. Иногда до Павла доносился смех, громкие голоса. Цесаревич, по совету духовника, читал Евангелие. Перед ним горели свечи, их отблески играли на шторах, преломлялись на сгибах, образуя странные, волнующие изображения. Оторвавшись от книги, он разглядывал их без страха, сказывалась привычка по теням читать книгу жизни. Но что это? Почему он видит себя в окружении хохочущей челяди, а вот – императрица со своим новым… Тычет в Павла пальцем и смеется. Почему они смеются над ним? Чем он смешон? Ах, да, этот нос, словно шутовская маска, приклеенная к лицу. Или что-то еще в нем не так? Гневом пылает лицо Павла, сжимаются кулачки. «Накажу, накажу», – шепчет он. Но в открывшуюся дверь входит духовник. Из-под строгого монашеского клобука на юношу смотрят добрые, умные глаза. Павлу кажется, что они читают его мысли, и ему становится совестно за свой гнев.

– Ну, прочитали? А теперь вспомните библейскую историю о Ное и его сыновьях. Вспомните, как повели себя Хам, Сим и Иафет, когда увидели отца опьяненным. «Да, да, конечно, я никогда не буду судьей своей матери. Бог ей судья», – думает цесаревич, он благодарно целует руку духовника и говорит:

– Я сейчас был очень, очень зол на матушку и этих её… они смеялись надо мной.

4. Мнимое блаженство

Как хороши пасхальные дни! Золотом звенят они, смывают с душ православных прилипший за год сор, будто природа, люди, весь мир объединяются под возглсы «Христос воскресе!», «Воистину воскресе!» Особенно любят праздник дети, потому что чувствуют своим не уснувшим сердцем всю благодать, которая нисходит на землю. Павел навсегда запомнил одно пасхальное утро. Матушка, отец, Никита Иванович, его племянник Саша и он сидели в зале. Каждый будто за своим делом, а все вместе. Они с Сашей на катальной горке забавлялись, играли расписными яйцами, отец музицировал на скрипке, матушка рядом с ним, в креслах. В ногах у папА собака его, а на плече попугай.

Было ли то, нет ли, может, сон нашептал, но душа сохранила и, вспоминая тот короткий миг покоя и счастья, так не похожий на дворцовую жизнь с её суетой и шумом, он рассказывал своей супруге Наталье, урожденной принцессе Августе-Вильгемине-Луизе, о православных праздниках, русских традициях и веселых забавах. Они сидели в тот вечер рядом. Павел поглаживал ее большой круглый живот, отзывающийся легкими толчками, и это счастье соединилось с другим, прошедшим, и казалось, что у него будет теперь совсем другая жизнь, без обид, страданий. Нет, он ни на минуту не забывал своего предназначения, той ответственности за Россию, судьба которой, он был уверен в этом, рано или поздно будет доверена ему, но вдруг открылось что-то новое, неизведанное. Павел почувствовал, что даже человек, лишённый отца, нежности матери, может быть счастливым, ощущать наслаждение от простоты и величия жизни рядом с любимой женщиной. Впрочем, он был романтиком… И скоро, очень скоро его мнимое блаженство разобьется, и он станет опять несчастным, озлобленным, одиноким.