Красная строка. Сборник 3

8. Я буду справедлив!

От реки дуло. Ветер швырял волны на гальку, срывал головные уборы, трепал волосы, конские гривы. Его порывы становились всё жёстче. Но Павел не чувствовал ни холодного ветра, ни мокрого снега, который слепил, забивался в рот, глаза. Даже головная боль, ещё с вечера начавшаяся ломотой в висках, вдруг прошла. Взмыленный конь под ним дрожал и мчался через ноябрь к Зимнему…

В ту ночь он задремал только под утро. Во сне привиделось что-то страшное. Будто попал в бурю, подобную той, которую пережил однажды на Ладоге. Волны то поднимали его высоко, выше некуда, то опускали в преисподнюю, погребая под собой.

– Не конец ли мне пришёл? Уж не знаменье ли, какое? Ни матушкины ли угрозы начинают сбываться. Не пора ли готовиться в Ропшу? – бормотал он. – Я готов, ко всему готов, чему быть… «Ангеле Христов, хранителю мой святый, моли за меня грешного и недостойного раба…»

Но смятение ночи подчинилось строгому ритуалу утра. Холодный лёд, неспешная молитва. Любил он во всём размеренность, порядок. Уж, не от немецкой ли крови, которой, как не считай, в нём гораздо больше русской? Русская-то, поди, только от прадеда. Но Павел не любил этих рассуждений.

– Русский я, русский!

– А как же ваша матушка? – шептал ему лукавый.

– Ах, вот это не надо, не надо.

– Отчего же, Ваше Высочество?

– А оттого, что мира её я не приемлю. Разврата. Фаворитов. Смерть отца на ней. Натальюшки.

– Ах, оставьте. Кто о вас всю жизнь пёкся? Кто дворцы вам дарил, учителей подбирал. А про Наталью свою сами всё знаете, если б не Нелидова, совсем бы свихнулись.

– Прочь иди от меня, прочь! И не смей являться, я человек верующий, воцерковлённый, отстань…

– Павел, с кем это ты с утра? Уж не сам ли с собой? – входя к мужу, нежно прошипела Мария Фёдоровна, она же Дагмара, Софья, Доротея.

– С собой, дорогая, с собой. Я, с тех пор как в тебе разуверился, откровенные беседы только с собой и веду. С кем же ещё? Николай Иванович умер, Натальюшку мою уморили, Александр Борисович скончался, сыновья не в меня пошли, бабкины внуки, а какие и вообще не мои…

– Полно друг мой, полно. Как почивать изволили?

– Что и сказать? Голова, как всегда, предчувствия какие-то. Должно время пришло пожитки собирать. Ты как про это ничего не знаешь? Ты ведь теперь к матушке поближе меня, может, что слыхала? Может, меня, того, к Иоанну Антоновичу проводить собираетесь?

– Павел, ты шути, да меру-то знай.

– А я не шучу…

Так переговаривались супруги, привычно, неспешно. А сами за воздух хватались, былинками в мире висели.

Павел собрался на плац. Да ещё из окон заметил гонца.

– Ну, вот и по мою душу. Прощай, Софья-Доротея…

– Матушка ваша, императрица Екатерина Алексеевна, при смерти! – донеслось до Павла.

Ему бы радоваться, вот оно, избавление, вот она – корона российская! А он – в слёзы, на коня. Вот когда спешить надо, скорее, Павел!

Снег ли, буран ли – успеть. С галопа в карьер. Только бы сивка-бурка не подвела. В сырой одежде повалился у кровати на колени. Припал к любимым рукам.

– Матушка, простите. Виноват я, виноват, плохо о вас думал, мало любил. И почувствовал, будто пуповину ему отрезали, что теперь он сам по себе, без матери, один перед всеми, перед людьми, перед Богом.

СТРАШ-НО!!!

Почудился голос:

– Но ты же хотел этого, Пафел?

А ему уж корону суют. Цалуй, цалуй!

– Господи, прости! Господи, дай силы! Всё испытал, теперь пришёл черёд властвовать. Отец, пришло наше время! Теперь они мне за тебя ответят… Я буду справедлив…

Сергей Крюков

Алкаш

Мимо забора из окантованной рабицы, огораживающего мой дачный участок в деревне, что ни день, в соседнюю деревню ходит человек. Впрочем, ходит – не то слово. Посмотришь и скажешь: «Не идёт, а тащится». Да и то – это когда почти тверёзый. А чаще всего он, как говорится – в дугу, вдупелину, в стельку, в лоскуты, в ж…, впрочем, я увлёкся.

Вежливый такой человек. Увидит тебя – и кричит сиплым голосом: «Бать, здорово!» А какой я ему батя, если он старше глядится?

Как-то подозвал он меня из-за забора – и попросил «огнетушитель» с «бормотой» открыть. Я тут же об забор и открыл. Ох, и благодарен же он был! Даже составить компанию приглашал. Еле отнекался. Ну, так пока я бутыль-то открывал, успел рассмотреть его повнимательнее. Парень, да тебе едва ли за тридцать пять. А я-то, как минимум, со скидкой на образ жизни, полтинник готов был дать. Во как!

Иду как-то по деревне и слышу, бабка бранится:

– Бездельник! Опять глаза залил! А скажи ты мне, вот что ты сегодня целый день делал?

А в ответ – знакомый сиплый голос:

– Гвозди прямил, – с эдаким пикантным ударением на первом слоге.

Выхожу однажды из дома, глядь, а на ступеньках крыльца «он» сидит.

– Бать, купи сливы. Медовые!

– Да мне без нужды.

– Купи, недорого прошу, на пузырь не хватает.

Так и пришлось купить, а то не ушёл бы. Ну, съел пару горстей. Остальное пропало. Не варенье же варить!

А наутро соседка на всю деревню крик подняла:

– Только собралась варенье варить, вышла в сад, а слива-то голая! Куда только милиция смотрит!