Красная строка. Сборник 3

5. Рассуждения о государстве

Никита Иванович Панин, человек образованный, светский, привыкший к международной и дворцовой дипломатии, много видевший на своем веку, старался привить своему ученику европейские манеры не только в обыденной жизни, но и привычку думать, оценивать действительность, сравнивать писаные и неписаные законы России и Запада. Результатом их многочасовых совместных трудов стала работа «Рассуждение о государстве». Наталья всегда присутствовала при их спорах над проектом, и если они говорили по-немецки, так как русский ей по-прежнему оставался чужим, любила вставить словечко. Политика ее интересовала, равно как и все прочее, что происходило в новообретенном ею государстве. Павел мечтал, что императрица заинтересуется его докладом и станет уважать в нем человека дельного и нужного, что она поймет, наконец, каков он, будет интересоваться им, считаться с его мнением. Вот уже несколько раз наследник пытался передать бумаги матери. Но она обрывала его и говорила: «Не сейчас, Пафел, после». Наталья каждый раз после очередной неудачной попытки кривила рот, обвиняла Павла в робости и нерешительности, начинала нервничать и однажды даже пустила слезу. Влюбленный в жену супруг обещал, что нынче же он переговорит с матушкой.

– И не забудь о содержании для малютки, – добавила она.

– Маман, назначьте мне аудиенцию, – сказал он вечером, прибыв в Зимний со своего Каменноостровского.

– Это етшо затшем? Говори сейчас.

– У меня к вам государственное дело. Я же ваш подданный. А дело государей выслушивать их. Не так ли, Ваше Величество?

– Ах, Пафел, ты утомляешь меня. Ну, кхорошо, зафтра. Да, не задерживайся у меня долго. Не следует молодую жену одну оставлять. К ней, мне говорили, часто захаживает граф Андрей Кириллович.

– Маман, но это же мой друг!

– Вот именно, Пафел! Ты слишком доверяешь людям! Ну, иди же, иди!

Павел, как всегда при маменьке, потупил глаза, сжался, будто ожидая удара, его лицо сморщилось, отчего стало уродливее обычного, побледнели губы. «Завтра обязательно спрошу про отца, – подумал он, – пора бы ей сказать мне всю правду».

6. Бедный Павел

«Почему маман вечно на что-то намекает? Чем ей плоха Наталья? Потому-то Наталья и обижается, что чувствует ее неприязнь. А я между ними», – думал Павел, входя в свой дворец. В вестибюле, заложа руки за спину, его встретил Никита Иванович.

– Что, Ваше Высочество, бумаги передали?

– Она обещала завтра.

– Что же завтра, не сегодня?

– Занята.

– Да, на расстоянии вас ваша матушка держит.

– Вы правы, граф. Вот уже двадцать лет она старается не замечать меня.

– Бедный Павел! – тихо, будто самому себе, сказал Панин.

7. Клёун

Весь день императрицы был расписан по минутам. Весь день при ней фрейлины, любезные ее сердцу кавалеры. Среди них – очередной фаворит. Пока им был Григорий Орлов, общительный, доброжелательный к цесаревичу, простой и домашний в обхождении, Павел не испытывал такой отчужденности матери, как впоследствии. Женитьба на Наталье тоже отдалила его от матери. «Иногда она вообще меня не замечает, – думал Павел, – я обязан присутствовать на ее вечерах, сопровождать в театр, но для нее сын – невидимка. Ничего, теперь, когда она прочтет мои бумаги, она поймет, наконец, кто я. Только бы удалось их передать, поговорить, объяснить, как тяжело мне ее безразличие, узнать про отца, да еще выполнить просьбу Натальи». Он волновался, разболелась голова, сначала лоб, потом виски. «Не было бы хуже. Как некстати».

– Заходите, Ваше Высочество, Их Величество готовы принять вас.

– Маман, вот заметки. О государстве. Я думал, что это будет интересно вам. Видите ли, обладая таким большим государством, как наше, я полагаю…

– Ах, Пафел, ты еще слишком юн, чтоб давать мне советы.

– Вы хотите сказать, слишком глуп. Но я с детства наблюдаю нашу жизнь и вижу, что многое должно измениться. Взять хотя бы войны…

– Что ты понимаешь в этом? Следи лучше за своей женой, чем вмешиваться в мои дела!

– Понимаю и как Наследник имею право помогать вам.

– Ты хотел сказать – поучать меня? Не получится, наследничек. Кстати, – голос Екатерины был, как всегда, когда она волновалась, тихим, слова, которые она произносила, шипели, делились на слоги, металлические нотки, высокомерие звучали в нем, – ты знаешь, что на должность наследника я могу назначить еще кое-кого.

– Бобринского, что ли? – Павел покраснел, откинул назад руки, жест, означающий у него нетерпение, негодование. Взвизгнул тонко, пронзительно:

– Не смейте сравнивать меня, законного наследника, сына императора…

– До-ро-гой, ты такой же, как Бобринский. А фамилия твоего отца – Салтыков!

– Врешь! Зачем ты говоришь мне это?

– Чтоб знал свое место, клёун, – так же тихо, неспешно, как и раньше, произнося слова на прусский манер, проговорила императрица.

Павел зажмурил глаза, головная боль, которая еще с утра давила откуда-то изнутри, разрывала затылок, темя, корежила лицо, расплющивала нос. Он открыл рот, готовясь выкрикнуть громко, на весь дворец, чтоб все слышали: «Дура!» Но Екатерины в зале уже не было.