Красная строка

Однако, не будем торопиться развешивать ярлыки. Дядя Ваня – благородный и порядочный человек. Он отказался от наследства в пользу сестры и всю жизнь работал, не покладая рук, причем, работал не на себя, а для других: матери, сестры, племянницы, мужа сестры, его новой жены. Он пожертвовал своей жизнью ради благополучия семьи – это же самое можно сказать и о Чехове.

Дядя Ваня органически не переносит лжи, фальши. Каждый раз, когда Елена Андреевна, Астров или Мария Васильевна принимаются с пафосом врать о человеколюбии, пользе лесов или новомодных философских концепциях, он с раздражением прерывает: «Оставим философию!.. Мы уже пятьдесят лет говорим, и говорим, и читаем брошюры. Пора бы уж и кончить». Разве это не напоминает самого Чехова? Сколько раз Антон Павлович в письмах своих по разным поводам дает гневные и беспощадные отповеди всему, в чем видит фальшь, пафос, самодовольство.

Наконец, говорит и шутит дядя Ваня, как Чехов. Речь его не прямолинейно-тяжеловесная, как у Астрова, не выспренно-литературная, как у Серебрякова, но простая, ясная и изящная: «Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза… Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать? Чувство мое гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму» – так на месте Войницкого говорил бы сам Чехов.

А эта «милая шуточка», обращенная к Елене Андреевне: «В ваших жилах течет русалочья кровь, будьте же русалкой! Дайте себе волю хоть раз в жизни, влюбитесь поскорее в какого-нибудь водяного по самые уши – и бултых с головой в омут» – так и просится в переписку Чехова с Ликой Мизиновой.

Однако, все это частности. О главном же внутреннем сходстве автора со своим персонажем, о главном вопросе, мучающем их обоих, речь пойдет впереди.

Но сначала обратимся к тем самым коллизиям пьесы, которые лежат на поверхности и видны, что называется, невооруженным глазом. Первая и основная коллизия, охватывающая все сферы существования героев – конфликт между «жизнью» и «обывательской жизнью», присущий почти всем произведениям Чехова. Об этом очень точно пишет М. А. Аносов в одной из первых рецензий на «Дядю Ваню», когда пьеса уже шла в провинции, но еще не была поставлена в Художественном театре: «Между понятием «жизнь» и "обывательская жизнь" существует громадная разница. Дать зрителю почувствовать ее – такова цель этого выдающегося произведения. И весь интерес пьесы сосредоточивается поэтому не на развитии драматического действия… а на том настроении, какое пьеса должна вызвать у зрителей… жизненной неподкрашенной правдой должно повеять от нее».

И от пьесы, действительно, веет такой «неподкрашенной правдой», что кровь стынет в жилах. Каким убийственным приговором звучат вынимающие из нас душу слова Астрова: «Во всем уезде было только два порядочных интеллигентных человека: я да ты. Но в какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула нас; она своими гнилыми испарениями отравила нашу кровь, и мы стали такими же пошляками, как все».

В дальнейшем к «Дяде Ване» прочно будет приклеен ярлык трагедии будней, драмы неизменности, когда все вокруг течет, но ничего не меняется со всем ужасом осознания героями принципиальной невозможности освобождения от невыносимых пут опостылевшего уездного быта. В упомянутой выше рецензии Аносова читаем: «Драматическое положение разряжается выстрелами дяди Вани, никому не приносящими вреда, горькими слезами Сони, оплакивающей свое загубленное чувство, страстным поцелуем Елены Андреевны и Астрова. Но ни выстрелы, ни слезы, ни поцелуй ни к чему не приводят: все идет по-прежнему, по-старому, ничего не меняется ни в жизни, ни во взаимных отношениях действующих лиц».

Все это, конечно, производит сильное эмоциональное впечатление, тем более, что чеховские герои вечны, и мы и через сто лет узнаем в них себя сегодняшних, но все же недостаточно сильное, чтобы «плакать, как баба» и чувствовать, как будто тебя «перепиливают тупой пилой». В конце концов: ну, быт… ну, будни… Ну и что? У кого их нет? В поте лица своего едим мы хлеб свой. Праздники редки, будни тяжелы, порою и вовсе невыносимы и беспросветны. Но мы живем. Конечно, обывательская жизнь портит людей, подрезает им крылья, лишает высоких устремлений, но такова вообще наша земная жизнь, и такой она была во все времена. Чего тут плакать-то?