Красная строка

«Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана… Она не спешила отдавать свою влагу и отдавала только свет. Лишь только дымное черное варево распарывал огонь, из кромешной тьмы взлетала вверх великая глыба храма со сверкающим чешуйчатым покровом. Но он угасал во мгновение, и храм погружался в темную бездну. Несколько раз он выскакивал из нее и опять проваливался, и каждый раз этот провал сопровождался грохотом катастрофы».

Пропала жизнь?

(о пьесе А.П. Чехова «Дядя Ваня»)

«Дядя Ваня» до сих пор остается самой неразгаданной пьесой Чехова. Даже по сравнению с «Чайкой». Казалось бы, это странно. Ведь в «Дяде Ване» нет ничего таинственного. Там нет ни «колдовского озера», ни «пяти пудов любви», как в «Чайке», ни страсти, ни смерти. А выстрелы, которые там звучат, никого не убивают. Короче – ничего интересного. И если в «Чайке» все же есть какое-то движение, развитие, какой-то протекающий во времени процесс, пусть и выведенный автором за кулисы, то в «Дяде Ване» вообще ничего не происходит. Время остановлено, событий нет, мир как будто завис в одной бесконечной мизансцене. Отчего же, когда опускается занавес, по какой-то неведомой нам причине спазм сжимает горло, и мы едва сдерживаемся, чтобы не разрыдаться?

Горький, посмотрев «Дядю Ваню», написал Чехову два письма. В первом, датированном концом ноября 1898 года, он так описывает свое впечатление: «На днях смотрел "Дядю Ваню", смотрел и плакал, как баба, хотя я человек далеко не нервный… Не скажешь хорошо и ясно того, что вызывает эта пьеса в душе, но я чувствовал, глядя на ее героев: как будто меня перепиливают тупой пилой. Ходят зубцы ее прямо по сердцу, и сердце сжимается под ними, стонет, рвется. Для меня – это страшная вещь, ваш "Дядя Ваня"…» Во втором, декабрьском письме, уже пытаясь осмыслить увиденное, он пишет: «Слушая вашу пьесу, думал я о жизни, принесенной в жертву идолу, о вторжении красоты в нищенскую жизнь людей и о многом другом, коренном и важном».

Чехов, правда, не разделяет восторгов по поводу этой своей пьесы. Он отвечает Горькому: «"Дядя Ваня" написан давно, очень давно… В последние годы его стали часто давать на провинциальных сценах – быть может, оттого, что я выпустил сборник своих пьес. К своим пьесам вообще я отношусь довольно холодно».

Но Чехов, как известно, был весьма скромным человеком. Вряд ли следовало ожидать, что, написав даже хорошую пьесу, он стал бы хлопать в ладоши и кричать «Ай, да Чехов!» Ранее, 26 октября 1898 года, он пишет брату Михаилу: «Совсем я не рассчитывал на сию пьесу». Но что значит, не рассчитывал? Считал ее слабой? Или не надеялся на зрительское понимание? А может быть, он хотел этим сказать, что сам не понимает, почему эта пьеса имеет такой успех?

Ответов на эти вопросы мы никогда не узнаем. Поэтому ничего другого не остается, как только положиться на собственное впечатление и то самое чувство, о котором Горький писал: «не скажешь хорошо и ясно того, что вызывает эта пьеса в душе».

Сразу оговорюсь, что «Дядя Ваня», вопреки распространенному мнению, вовсе не является пьесой «без героев», а точнее, «без героя». Многие критики и рецензенты, в частности, И. М. Хейфец, утверждали, что само название у пьесы случайное и дано по первому попавшемуся действующему лицу, подобно тому, как название сборника дается по первому напечатанному в нем рассказу. Хейфец в своей рецензии пишет: «В сущности же "Дядя Ваня" – вовсе не герой пьесы, в которой, впрочем, и нет героев, как бы широко ни понимать это слово». А некоторые критики даже советовали Чехову дать пьесе другое название, например, «Доктор Астров», мотивируя это тем, что личность Астрова выписана в пьесе гораздо более рельефно.

Я же возьму на себя смелость утверждать, что главный герой в пьесе есть, и зовут его Иван Петрович Войницкий – дядя Ваня, поскольку, как мне кажется, именно через его образ только и можно почувствовать то, что является главным содержанием пьесы. Более того, на мой взгляд, образ дяди Вани чем-то отдаленно напоминает… самого Чехова. Это может показаться странным. Казалось бы, что общего у красавца Чехова, всеобщего любимца, добрейшего и умнейшего человека, с неудачником дядей Ваней, занудой и неврастеником, отвергнутым и презираемым всеми, кроме, разве что, племянницы Сони?