Красная строка

Здесь ночи ходят невпопад,
Здесь от вина неузнаваем,
Летает хохот попугаем.
Здесь возле каменных излучин
Бегут любовники толпой,
Один горяч, другой измучен,
А третий книзу головой.
Любовь стенает под листами,
Она меняется местами,
То подойдет, то отойдет…
А музы любят круглый год…

и т. д.

(стихотворение «Белая ночь» из цикла «Городские столбцы»)

Справка из Википедии: ОБЭРИУ́ – группа писателей и деятелей культуры, существовавшая в 1927 – начале 1930-х годов в Ленинграде. В группу входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий, Константин Вагинов, Юрий Владимиров, Игорь Бахтерев, Дойвбер Левин.

Кстати, Хармса и Введенского терпеть не могу, Вагинова пытаюсь читать – и никак, не получается, прочих не знаю. Уж извините.

Меня, тогда ровесницу поэта и, между прочим, маму четырёхлетнего сына, сразила молодая, циничная, весёлая жестокость:

…Вижу – ты, по воле мужа
С животом, подобным тазу,
Ходишь, зла и неуклюжа,
И подходишь к тарантасу,
В тарантасе тройка алых
Чернокудрых лошадей.
Рядом дядя на цимбалах
Тешит праздничных людей.
Гей, ямщик! С тобою мама
Да в селе высокий доктор.
Полетела тройка прямо
По дороге очень мокрой.
Мама стонет, дядя гонит
Дядя давит лошадей,
И младенец, плача, тонет
Посреди больших кровей.
Пуповину отгрызала
Мама зубом золотым.
Тройка бешеная стала,
Коренник упал. Как дым

… и т. д.

(стихотворение «На даче»)

И уж вне всяких возрастных, вкусовых пристрастий поистине брейгелевское великолепие тогдашних мясных и рыбных лавок, пекарен, рынков:

В уборе из цветов и крынок
Открыл ворота старый рынок.
Здесь бабы толсты, словно кадки,
Их шаль невиданной красы,
И огурцы, как великаны,
Прилежно плавают в воде.
Сверкают саблями селедки,
Их глазки маленькие кротки,
Но вот, разрезаны ножом,
Они свиваются ужом.
И мясо, властью топора,
Лежит, как красная дыра

…

(«На рынке»)

Наконец, после всего этого «нэпманского» великолепия мне попадается стихотворение «Бродячие музыканты»:

Закинув на спину трубу,
Как бремя золотое,
Он шел, в обиде на судьбу.
За ним бежали двое.
Один, сжимая скрипки тень,
Горбун и шаромыжка,
Скрипел и плакал целый день,
Как потная подмышка…

Довольно длинное, написанное в разгар «обэриутства», в 1928 году, и типичное для этого периода стихотворение. Жестокое остроумие обэриутов уже начинает приедаться, как вдруг я читаю заключительную строфу «Бродячих музыкантов», шибающую прямиком в сердце вселенской бесприютностью и щемящей горестной романтикой:

Певец был строен и суров.
Он пел, трудясь, среди дворов,
Средь выгребных высоких ям
Трудился он, могуч и прям.
Вокруг него система кошек,
Система окон, ведер, дров
Висела, темный мир размножив
На царства узкие дворов.
Но что был двор? Он был трубою,
Он был тоннелем в те края,
Где был и я гоним судьбою,
Где пропадала жизнь моя.
Где сквозь мансардное окошко
При лунном свете, вся дрожа,
В глаза мои смотрела кошка,
Как дух седьмого этажа.