Красная верёвка

Все почему-то грезят о молодости, завидуют желторотым юнцам и часто со вздохом говорят — я сам это слышал! — с каким удовольствием они сменяли бы груз своей никому не нужной ироничной мудрости на юношескую свежесть (отнюдь не только восприятия, хе-хе!) — свежесть и красоту. Не знаю. В молодости моё лицо напоминало плохо пропечённый кусок сдобного теста, возможно, аппетитный для изголодавшихся, но не более того. А я хотел быть проявленным, хотел, чтобы извне тоже было заметно, какие бури и страсти клокочут в моей — куда раньше плоти сформировавшейся — душе. Я не метросексуал (подобное мне даже противно), но делать нечего — терпеть было немыслимо, приходилось подкрашивать выданное мне природой лицо, чтоб стать хоть чуть-чуть похожим на себя. Я рисовал себе чёрным карандашом вокруг глаз трагедию, окутывал ресницы комковатой тайной, помидорным на губах расписывал чувственность, на скулах — снедающую меня внутреннюю лихорадку. Получалось очень похоже, люди, во всяком случае, верили.

Но шли годы, и юношеские проблемы макияжа — кстати, весьма раздражавшего чувствительную к инородным воздействиям кожу — отпадали одна за другой, словно осенняя листва. Лихорадочность оттенков с лихвой заменили две зачаточные, но вполне выразительные складки на лбу, прекрасно обозначившие основную черту моей личности — непрестанное мучительное беспокойство. Старость проложила под глазами и (позарез нужные там) тени — такие красивые, коричневатые, для которых раньше я с переменным успехом подбирал, да так и не смог окончательно подобрать нужный тон в длинном переходе от метро к Павелецкому вокзалу. Хе-хе. А кстати — личико с годами слегка завострилось и, в общем, скульптура личности в кои-то веки отправила на отдых живопись, от которой у меня к тридцати годам всё равно уже развивалась мучительная аллергия, какую бы раскрученную марку я не приобретал в понтовом магазинчике у «Марксистской». И ненужная более косметичка благополучно упокоилась в холодильнике до особо торжественных — впрочем, почти никогда не происходящих — случаев. Разве что седоватые брови я для выразительности всё ещё подкрашиваю раз в неделю «Локолором», но! это ж стойкая краска, а не карандаш для бровей, на весь день дающий и без того измученному лицу ощущение волглой корки над святая святых — глазами.

Но боже мой, боже мой, думаю я, стоя перед тускнеющим зеркалом, ведь визаж моего лица её величеством старостью далеко ещё, далеко не завершён!.. И страшно подумать, как прекрасен я буду лет через десять, когда к Времени-визажисту прибавится ещё и Время-стилист и опытной твёрдой рукой сделает мне мелирование, посеребрив волнистые пряди!.. А ещё лет через десять и Время-косметолог снабдит мой фэйс невыносимой для человеческого восприятия харизмой, с помощью тонкого рисунка морщин выявив самые обаятельные черты моей уникальной личности!.. Как же чертовски хорош я буду тогда!! А ещё чуть позже… я уверен, я почти уверен, что всё закончится только тогда и не позже (но и не раньше, не раньше!..), когда моя внешняя красота достигнет, наконец, высшей точки, своего идеала, апогея и дальше улучшаться будет уже некуда! Но самый-то пик… это чудо… я думаю, что смогу увидеть уже без помощи зеркал, хе-хе… хе-хе-хе… хе-хе…

Основной инстинкт

Его таки увольняют, раздатчика нашей столовой (что это я всё про жратву и про жратву?.. Но тут целая драма). Оказывается, кто-то и вправду настучал на него — нет, не за то, что он между блюдами облизывает разливательную ложку с прилипшим к ней остатком порции (о чём ходили упорные слухи), а просто видели, как он пристаёт к девочкам возле гардероба, хлопает их по задницам и прочее. Девочки-то довольны (ремарка рассказчика), но кому-то из преподсостава это, видимо, не очень понравилось.

Что ж, страшный изъян внешности раздатчика привёл к закономерному результату! Можно сказать, судьба его читалась на лице, и я так вот всегда и боялась, что всё это закончится чем-то эдаким…

Ещё в первую встречу меня поразила характерная особенность его (в целом вовсе непривлекательного) фасада. А именно: он страдает лёгкой ассиметрией, в итоге чего левая его бровь, куда с большей, чем следует, выразительностью вздёрнутая над глазницей, придаёт всему лицу выражение откровенного и даже чуть хамоватого кокетства… Которое никуда не пропадает, а даже усугубляется, когда бедняга задаёт респонденту чисто деловой вопрос, например: «Первое будете?»

Догадывался ли сам несчастный об этой своей особенности? Мы уже не узнаем. Очевидно одно: досадный дефект (игра генов или случайная детская травма?) вызывал во внешнем мире такую цепную реакцию, с которой и сам невольный виновник справиться был не в силах.