Красная Звѣзда

— Это все неясно и, кажется, невѣрно. Творецъ — каждый работникъ, но въ каждомъ работникѣ творитъ человѣчество и природа. Развѣ въ рукахъ Мэнни не находился весь опытъ предыдущихъ поколѣній и современныхъ ему изслѣдователей, и развѣ не исходилъ изъ этого опыта каждый шагъ его работы? И развѣ не природа предоставила ему всѣ элементы и всѣ зародыши его комбинацій? И развѣ не изъ самой борьбы человѣчества съ природой возникли всѣ живые стимулы этихъ комбинаціи? Человѣкъ — личность, но дѣло его безлично. Рано или поздно, онъ умираетъ съ его радостями и страданіями, — а оно остается въ безпредѣльно растущей жизни. Въ этомъ нѣтъ разницы между работниками; неодинакова только величина того, что они пережили, и того, что остается въ жизни.

— Но вѣдь, напр., имя такого человѣка, какъ Мэнни, не умираетъ же вмѣстѣ съ нимъ, а остается въ памяти человѣчества, тогда какъ безчисленныя имена другихъ исчезаютъ безслѣдно?

— Имя каждаго сохраняется до тѣхъ поръ, пока живы тѣ, кто жилъ съ нимъ и зналъ его. Но человѣчеству — не нуженъ мертвый символъ личности, когда ея уже нѣтъ. Наша наука и наше искусство безлично хранятъ то, что сдѣлано общей работою. Балластъ именъ прошлаго безполезенъ для памяти человѣчества.

— Вы, пожалуй, и правы; но чувство нашего міра возмущается противъ этой логики. Для насъ имена вождей мысли и дѣла — живые символы, безъ которыхъ не можетъ обойтись ни наша наука, ни наше искусство, ни вся наша общественная жизнь. Часто въ борьбѣ силъ и въ борьбѣ идей имя на знамени говоритъ больше, чѣмъ отвлеченный лозунгъ. И имена геніевъ — не балластъ для нашей памяти.

— Это оттого, что единое дѣло человѣчества для васъ все еще — не единое дѣло; въ иллюзіяхъ, порождаемыхъ борьбою между людьми, оно дробится, и кажется дѣломъ людей, а не человѣчества. Мнѣ тоже было трудно понять вашу точку зрѣнія, какъ вамъ нашу.

— И такъ, хорошо это или плохо, но безсмертныхъ нѣтъ въ нашей компаніи. Зато смертные здѣсь, вѣроятно, все изъ самыхъ отборныхъ — не такъ ли? — изъ тѣхъ, которые «много и хорошо работали», какъ вы выражаетесь?

— Вообще, да. Мэнни подбиралъ товарищей изъ числа многихъ тысячъ, выразившихъ желаніе отправиться съ нимъ.

— А самый крупный послѣ него, это, можетъ быть, Стэрни?

— Да, если ужъ вамъ упорно хочется измѣрять и сравнивать людей. Стэрни — выдающійся ученый, хотя и совершенно въ другомъ родѣ, чѣмъ Мэнни. Онъ — математикъ, какихъ очень мало. Онъ раскрылъ цѣлый рядъ погрѣшностей въ тѣхъ вычисленіяхъ, по которымъ устраивались всѣ прежнія экспедиціи на Землю, и показалъ, что нѣкоторыя изъ этихъ погрѣшностей сами по себѣ уже были достаточны для гибели дѣла и работниковъ. Онъ нашелъ новые методы для такихъ вычисленій, и до сихъ поръ результаты, полученные имъ, оказывались непогрѣшимы.

— Я такъ его себѣ и представлялъ на основаніи словъ Мэнни и первыхъ впечатлѣній. А между тѣмъ, я самъ не понимаю почему, его видъ вызываетъ во мнѣ какое-то тревожное чувство, какое-то неопредѣленное безпокойство, нѣчто въ родѣ безпричинной антипатіи. Не найдется ли у васъ, докторъ, какого-нибудь объясненія для этого?

— Видите, ли, Стэрни — очень сильный, но холодный, главнымъ образомъ, аналитическій умъ. Онъ все разлагаетъ, неумолимо и послѣдовательно, и выводы его часто односторонни, иногда чрезмѣрно суровы, потому что анализъ частей даетъ, вѣдь, не цѣлое, а меньше цѣлаго: вы знаете, что вездѣ, гдѣ есть жизнь, цѣлое бываетъ больше суммы своихъ частей, какъ живое человѣческое тѣло больше чѣмъ груда его членовъ. Вслѣдствіе этого, Стэрни меньше прочихъ можетъ входить въ настроенія и мысли другихъ людей. Онъ вамъ всегда охотно поможетъ въ томъ, съ чѣмъ вы сами къ нему обратитесь, но онъ никогда не угадаетъ за васъ, что вамъ нужно. Этому мѣшаетъ, конечно, и то, что его вниманіе почти всегда поглощено его работой, его голова постоянно полна какой-нибудь трудной задачей. Въ этомъ онъ очень не похожъ на Мэнни: тотъ всегда все видитъ вокругъ, и не разъ умѣлъ объяснить даже мнѣ самому, чего мнѣ хочется, что меня безпокоитъ, чего ищетъ мой умъ или мое чувство.

— Если все это такъ, то Стэрни, должно быть, къ намъ, земнымъ людямъ, полнымъ противорѣчій и недостатковъ, относится довольно враждебно?

— Враждебно — нѣтъ; ему это чувство чуждо. Но скептицизма у него, я думаю, больше, чѣмъ слѣдуетъ. Онъ пробылъ во Франціи всего полгода, и телеграфировалъ Мэнни: «здѣсь искать нечего». Можетъ быть, онъ былъ отчасти правъ, потому что и Летта, который былъ вмѣстѣ съ нимъ, не нашелъ подходящаго человѣка. Но характеристики, которыя онъ даетъ видѣннымъ людямъ этой страны, гораздо суровѣе, чѣмъ тѣ, которыя даетъ Летта, и конечно, гораздо болѣе односторонни, хотя и не заключаютъ въ себѣ ничего прямо невѣрнаго.

— А кто такой этотъ Летта, о которомъ вы говорите? Я его какъ-то не запомнилъ.