Красная Звѣзда

Я написалъ руководящей фабричной коллегіи, что на время ухожу отъ работы. Энно я сказалъ, что намъ надо пока разстаться. Она тревожно-пытливо взглянула на меня и поблѣднѣла, но не сказала ни слова. Только потомъ, въ самую минуту отъѣзда, она спросила, не желаю-ли я видѣть Нэллу. Я отвѣтилъ: нѣтъ, — и поцѣловалъ Энно въ послѣдній разъ.

Затѣмъ я погрузился въ мертвое оцѣпененіе. Была холодная боль, и были обрывки мыслей. Отъ рѣчей Нэтти и Мэнни осталось блѣдное, равнодушное воспоминаніе, — какъ-будто это все было не важно и не интересно. Разъ только промелькнуло соображеніе: «да, вотъ почему уѣхала Нэтти: отъ экспедиціи зависитъ все». Рѣзко и отчетливо выступали отдѣльныя выраженія и цѣлыя фразы Стэрни: «надо понять необходимость… нѣсколько милліоновъ человѣческихъ зародышей… полное истребленіе земного человѣчества… онъ боленъ тяжелой душевной болѣзнью»… Но не было ни связи, ни выводовъ. Иногда мнѣ представлялось истребленіе человѣчества, какъ совершившійся фактъ, но въ смутной, отвлеченной формѣ. Боль въ сердцѣ усиливалась, и зарождалась мысль, что я виновенъ въ этомъ истребленіи. На короткое время пробивалось сознаніе, что ничего этого еще нѣтъ, и можетъ быть, не будетъ. Боль, однако, не прекращалась, и мысль опять медленно констатировала: «всѣ умрутъ… и Анна Николаевна… и рабочій Ваня… и Нэтти… нѣтъ, Нэтти останется: она марсіянка… а всѣ умрутъ… и не будетъ жестокости, потому что не будетъ страданій… да, это говорилъ Стэрни… а всѣ умрутъ, оттого что я былъ боленъ… значитъ, я виновенъ»… Обрывки тяжелыхъ мыслей цѣпенѣли и застывали, и оставались въ сознаніи, холодныя, неподвижныя. И время какъ-будто остановилось съ ними.

Это былъ бредъ, мучительный, непрерывный, безысходный. Призраковъ не было внѣ меня. Былъ одинъ черный призракъ въ моей душѣ, но онъ былъ — все. И конца ему быть не могло, потому что время остановилось.

Возникала мысль о самоубійствѣ, и медленно тянулась, но не заполняла сознаніе. Самоубійство казалось безполезнымъ и скучнымъ: развѣ могло оно прекратить эту черную боль, которая была все? Не было вѣры въ самоубійство, потому что не было вѣры въ свое существованіе. Существовала тоска, холодъ, ненавистное все, но мое «я» терялось въ этомъ, какъ что-то незамѣтное, ничтожное, безконечно-малое. «Меня» не было.

Минутами мое состояніе становилось настолько невыносимымъ, что возникало непреодолимое желаніе бросаться на все окружающее, живое и мертвое, бить, разрушать, уничтожать безъ слѣда. Но я еще сознавалъ, что это было-бы безсмысленно и по-дѣтски; я стискивалъ зубы и удерживался.

Мысль о Стэрни постоянно возвращалась и неподвижно останавливалась въ сознаніи. Она была тогда какъ-будто центромъ всей тоски и боли. Мало-по-малу, очень медленно, но непрерывно, около этого центра стало формироваться намѣреніе, которое перешло затѣмъ въ ясное и непреклонное рѣшеніе: «надо видѣть Стэрни». Зачѣмъ, по какимъ мотивамъ видѣть, — я не могъ бы сказать этого. Было только несомнѣнно, что я это сдѣлаю. И было въ то же время мучительно трудно выйти изъ моей неподвижности, чтобы исполнить рѣшеніе.

Наконецъ, насталъ день, когда у меня хватило энергіи, чтобы преодолѣть это внутреннее сопротивленіе. Я сѣлъ въ гондолу, и поѣхалъ на ту обсерваторію, которой руководилъ Стэрни. По дорогѣ я пытался обдумать, о чемъ буду съ нимъ говорить; но холодъ въ сердцѣ и холодъ вокругъ парализовали мысль. Черезъ три часа я доѣхалъ.

Войдя въ большую залу обсерваторіи, я сказалъ одному изъ работавшихъ тамъ товарищей: «мнѣ надо видѣть Стэрни». Товарищъ пошелъ за Стэрни и, возвратившись черезъ минуту, сообщилъ, что Стэрни занятъ провѣркой инструментовъ, черезъ четверть часа будетъ свободенъ, а пока мнѣ удобнѣе подождать въ его кабинетѣ.

Меня провели въ кабинетъ, я сѣлъ въ кресло передъ письменнымъ столомъ, и сталъ ожидать. Кабинетъ былъ полонъ различныхъ приборовъ и машинъ, частью уже знакомыхъ мнѣ, частью незнакомыхъ. Направо отъ моего кресла стоялъ какой-то маленькій инструментъ на тяжеломъ металлическомъ штативѣ, оканчивавшемся тремя ножками. На столѣ лежала раскрытая книга о Землѣ и ея обитателяхъ. Я машинально началъ ее читать, но остановился на первыхъ же фразахъ, и впалъ въ состояніе, близкое къ прежнему оцѣпенѣнію. Только въ груди, вмѣстѣ съ обычной тоскою, чувствовалась еще какое-то неопредѣленное судорожное волненіе. Такъ прошло не знаю сколько времени.

Въ корридорѣ послышались тяжелые шаги, и въ комнату вошелъ Стэрни со своимъ обычнымъ спокойно-дѣловымъ видомъ; онъ опустился въ кресло по другую сторону стола, и вопросительно посмотрѣлъ на меня. Я молчалъ. Онъ подождалъ съ минуту, и обратился ко мнѣ съ прямымъ вопросомъ:

— Чѣмъ я могу быть полезенъ?

Я продолжалъ молчать, и неподвижно смотрѣлъ на него, какъ на неодушевленный предметъ. Онъ чуть замѣтно пожалъ плечами, и выжидательно расположился въ креслѣ.

— Мужъ Нэтти… — наконецъ, произнесъ я съ усиліемъ и полу-сознательно, въ сущности, не обращаясь къ нему.

— Я былъ мужемъ Нэтти, — спокойно поправилъ онъ: — мы разошлись уже давно.