Красная Звѣзда

Но меня всѣ прелести земской лечебницы нисколько не коснулись. Вернеръ былъ хорошій товарищъ, и не задумался пожертвовать для меня своими удобствами. Въ своей большой квартирѣ, отведенной ему какъ старшему врачу, онъ предоставилъ мнѣ двѣ комнаты, въ третьей рядомъ съ ними поселилъ молодого фельдшера, въ четвертой, подъ видомъ служителя для ухода за больнымъ — одного скрывавшагося товарища. У меня не было, конечно, прежняго комфорта, и надзоръ за мною, при всей деликатности молодыхъ товарищей, былъ гораздо грубѣе и замѣтнѣе, чѣмъ у марсіянъ, но для меня все это было совершенно безразлично.

Докторъ Вернеръ, какъ и марсіянскіе врачи, почти не лечилъ меня — только давалъ иногда усыпляющія средства, — а заботился главнымъ образомъ о томъ, чтобы мнѣ было удобно и спокойно. Каждое утро и каждый вечеръ онъ заходилъ ко мнѣ послѣ ванны, которую для меня устраивали заботливые товарищи; но заходилъ онъ только на минутку, и ограничивался вопросомъ, не надо ли мнѣ чего-нибудь. Я же за долгіе мѣсяцы болѣзни совершенно отвыкъ разговаривать, и отвѣчалъ ему только «нѣтъ», или не отвѣчалъ вовсе. Но его вниманье трогало меня, а въ то же время я считалъ, что совершенно не заслуживаю такого отношенія, и что долженъ сообщить ему объ этомъ. Наконецъ мнѣ удалось собраться съ силами настолько, чтобы сказать ему, что я — убійца и предатель, и что изъ-за меня погибнетъ все человѣчество. Онъ ничего не возразилъ на это, только улыбнулся, и послѣ того сталъ заходить ко мнѣ чаще.

Мало-по-малу, перемѣна обстановки оказывала свое благотворное дѣйствіе. Боль слабѣе сжимала сердце, тоска блѣднѣла, мысли становились все болѣе подвижными, ихъ колоритъ дѣлался свѣтлѣе. Я сталъ выходить изъ комнатъ, гулять по саду и въ рощѣ. Кто-нибудь изъ товарищей постоянно былъ поблизости, это было непріятно, но я понималъ, что нельзя же убійцу пустить одного гулять на свободѣ; иногда я даже самъ разговаривалъ съ ними, конечно на безразличныя темы.

Была ранняя весна, и возрожденіе жизни вокругъ уже не обостряло моихъ мучительныхъ воспоминаній; слушая чириканье птичекъ, я находилъ даже нѣкоторое грустное успокоеніе въ мысли о томъ, что онѣ останутся и будутъ жить, а только люди обречены на гибель. Разъ какъ-то возлѣ рощи меня встрѣтилъ слабоумный больной, который шелъ съ заступомъ на работу въ полѣ. Онъ поспѣшилъ отрекомендоваться мнѣ, причемъ съ необыкновенной гордостью — у него была манія величія — выдавалъ себя за урядника — очевидно высшая власть, какую онъ зналъ во время жизни на свободѣ. Въ первый разъ за всю мою болѣзнь я невольно засмѣялся. Я чувствовалъ отечество вокругъ себя, и какъ Антей, набирался — правда, очень медленно — новыхъ силъ отъ родной земли.

II. Было — не было?

Когда я сталъ больше думать объ окружающемъ, мнѣ захотѣлось узнать, извѣстно ли Вернеру и другимъ обоимъ товарищамъ, что со мной было, и что я сдѣлалъ. Я спросилъ Вернера, кто привезъ меня въ лечебницу. Онъ отвѣчалъ, что я пріѣхалъ съ двумя незнакомыми ему молодыми людьми, которые не могли сообщить ему о моей болѣзни ничего интереснаго. Они говорили, что случайно встрѣтили меня въ столицѣ совершенно больнымъ, знали меня раньше, до революціи, и тогда слышали отъ меня о докторѣ Вернерѣ, а потому и рѣшились обратиться къ нему. Они уѣхали въ тотъ же день. Вернеру они показались людьми надежными, которымъ нѣтъ основанія не вѣрить. Самъ же онъ потерялъ меня изъ виду уже нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ, и ни отъ кого не могъ добиться никакихъ извѣстій обо мнѣ.

Я хотѣлъ разсказать Вернеру исторію совершеннаго мной убійства, но это представлялось мнѣ страшно труднымъ, благодаря ея сложности и множеству такихъ обстоятельствъ, которыя каждому безпристрастному человѣку должны были показаться очень странными. Я объяснилъ свое затрудненіе Вернеру, и получилъ отъ него неожиданный отвѣтъ:

— Самое лучшее, если вы вовсе не будете мнѣ теперь ничего разсказывать. Это не полезно для вашего выздоровленія. Спорить съ вами я, конечно, не буду, но исторіи вашей все равно не повѣрю. Вы больны меланхоліей, болѣзнью, при которой люди совершенно искренно приписываютъ себѣ небывалыя преступленія, и ихъ память, приспособляясь къ ихъ бреду, создаетъ ложныя воспоминанія. Но и вы мнѣ тоже не повѣрите, пока не выздоровѣете; и потому лучше отложить вашъ разсказъ до того времени.

Если бы этотъ разговоръ произошелъ нѣсколькими мѣсяцами раньше, я, несомнѣнно, увидѣлъ бы въ словахъ Вернера величайшее недовѣріе и презрѣніе ко мнѣ. Но теперь, когда моя душа уже искала отдыха и успокоенія, я отнесся къ дѣлу совершенно иначе. Мнѣ было пріятно думать, что мое преступленіе неизвѣстно товарищамъ, и что самый фактъ его еще можетъ законно подвергаться сомнѣнію. Я сталъ думать о немъ рѣже и меньше.