Красноармеец Горшечников и «огненная вода». История 1-ая

Обиженный Горшечников ушёл на двор. Расстреноженные лошади дремали стоя, уткнувшись в торбы с овсом. Возле телег пылали костры, пахло кулешом и печёным хлебом. Хрипло визжала гармошка, плясал карнаухий Жорка Улизин, из-под подковок рассыпались искры:

- Офицерик-офицер,

Погон беленький,

Утекай с Новороссийска,

Пока целенький!

Ромка, подбоченившись, глядел на брата.

Храпов изредка подбрасывал щепки в огонь, косил круглым бычьим глазом - рядом, чинно сложив руки на коленях, сидела красавица Олёна. Хмуров, сворачивая «козью ножку», поглядывал на них с усмешкой.

Гарьке плясать не хотелось. Он сел поближе к костру и достал «Манифест коммунистической партии».

- Всё читаешь, - Улизин плюхнулся около. - Про любовь или как?

- Про любовь пусть мещане читают, - отозвался Гарька с пренебрежением.

Ромка взял у него книжку и, близко поднеся её к конопатому носу, прочёл с запинкой:

- «Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака: папа и царь, Меттерних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские».

От соседних костров подтянулись красноармейцы, стали слушать.

- Что за Метерник? - удивился Храпов. - Не слыхал про такого.

- Он уже умер, - сказал Гарька. - Канцлер австрийский, лютый реакционер.

- Для чего же его в «Манифесте» поминают?

- Так «Манифест» когда написан! Семьдесят с лишком лет тому назад.

- Умён ты, вошь тебя заешь! Мне бы такую голову, - позавидовал Ромка.

- До Маркса ему, конечно, далеко, но в целом парень башковитый, - солидно подтвердил Хмуров.

- И мне бывает не всё понятно, - поскромничал Гарька. - Вот «Капитал», к примеру: иной раз мозги плавятся, до того трудно. Хотя главное даже самый тёмный крестьянин разберёт, тут образования не надо: жили народы во мраке и убожестве, гнули спину на эксплуататоров, робели перед служителями культа… теперь всё будет иначе.

- Душу человеческую вам не переделать, - сказала Олёна. - Человек человеку бес, так оно до Судного дня и останется.

- Бесов немного, - не согласился Храпов. - Юркие они, вот и кажется, будто повсюду. Все мы люди-человеки, когда плохие, когда хорошие, а иные, особливо женского полу - так и вовсе ангелы.

Гарьке такое возражение показалось глубоко ненаучным, но Олёна осталась им довольна и даже улыбнулась.

- Уж ангелы… От Марфы мы, не от Марии. Наше дело обыкновенное: детей растить и мужиков кормить.

- При Советах эти старорежимные различия забудутся, - пообещал Гарька. - Все будут равны.

- А кормить тебя кто будет? - засмеялась Олёна.

- Ну… столовые будут специальные. Не знаю. Советская власть об этом позаботится.

- То-то и гляжу - разнесло тебя на красноармейских харчах, - казачка блеснула белыми, как намытыми, зубами. - Экий сочень! За оглоблю спрячешься, и не сыскать.

Последнее слово потонуло в хохоте.

- Верно ли говорим, товарищ начпоарм? - окликнули Угрюмцева, облокотившегося о перила крылечка. Тот вынул изо рта самокрутку, бережно притушил её. Начал говорить не спеша, словно пробуя слова на вкус.

- Раньше шли люди поклоняться разным святым, а сейчас ясно всем, что есть только один святой - это пролетарский класс. Ему по праву надо воздавать все почести, потому как все, что ни есть у человечества - всё сотворил пролетариат. А кто главный враг пролетариата? Буржуи! Нечисть это коварна и многообразна, пролезает она в разные щели, и от трусости её погибла уж не одна революция. Тут же и гнилая интеллигенция. Влезут они в самое революционное подбрюшье, прикинутся даже сами революционерами, однако ты знай, что буржуйское происхождение ничем не вытравить. А тайный враг страшнее явного, он саботирует всякое начинание, а в критический момент предает и перебрасывается к нашим врагам! И у сознательного пролетария всегда должна быть неусыпная бдительность!

Тут Угрюмцев взялся складно и интересно рассказывать о Робеспьере и о том, как загубили буржуи Французскую революцию.

Гарьке Угрюмцев понравился: в этом уже немолодом невысоком человеке с круглой лохматой головой чувствовалась большая уверенность в своих силах.

- Я о товарище Угрюмцеве наслышан, - сказал Новил Долгодумов, перехватив взгляд Горшечникова. - Он питерский, из рабочих-путиловцев, старый большевик. До революции организовывал рабочие школы. И Шмелёва он хорошо знает. Я бы у него поучился. Чувствую, много во мне необразованности. Это нехорошо для бойца революции.

- На вулкане сидим! - завершил свою речь о врагах революции Угрюмцев.

- Это они на вулкане, - поправил появившийся из темноты Лютиков. - Вулкан - это мы. Прошу ужинать, стол накрыт.

Веселье, не подогреваемое запрещённым самогоном, стало угасать, и скоро все разошлись. Гарька задержался у костра, однако вскоре ночной холод заставил уйти и его.