КРАСНОЕ И КОРИЧНЕВОЕ. Книга о советском нацизме

Караев был на пять лет старше Махалина. В тюремном мире он пользовался особой славой. Несколькими годами ранее, после первого ареста по политическому делу, у Караева в тюрьме разболелись зубы. Он попросил, чтобы его отвезли к дантисту, но тюремщики лишь поиздевались над ним. Особо усердствовал один садист-надзиратель, и Караев поклялся ему отомстить. Через несколько дней, подстерегши надзирателя в тюремном дворе, Караев, к всеобщему ликованию тюремного люда, умелым ударом всадил ему в сердце нож. Суд присяжных его оправдал, но он продолжал отсиживать за революционную агитацию. Караев не только не ломал шапку перед тюремным начальством, но смело шел на конфликты, отстаивая права заключенных. Его популярность и среди политических, и среди уголовников была легендарной.

После освобождения Караев некоторое время жил рядом с Махалиным и пытался вовлечь юного приятеля в деятельность какой-то революционной организации, то ли эсеровской, то ли анархистской. Но вскоре ему предписали покинуть Киев, что он и сделал во избежание нового ареста.

Махалин решил, что ему нужен именно такой помощник. Получив его письмо, Караев, без лишних вопросов, отправился в Киев. Однако когда Махалин изложил ему суть дела, он вспылил и даже выхватил браунинг. В революционной среде еще раньше был пущен слух (возможно, с подачи охранки), что Караев занимается провокацией. И он решил, что, предлагая ему заняться полицейским расследованием, Махалин либо считает его провокатором, либо проверяет его по заданию товарищей, что не менее оскорбительно.

С большим трудом Махалину удалось остудить раскипятившегося приятеля и объяснить, что поиск истинных убийц Ющинского ведется не по заданию охранки, а именно для того, чтобы сорвать ее замыслы.

В тюрьме в то время сидел матёрый бандит Фетисов. Махалин и Караев узнали, что он приходится дальним родственником Вере Чеберяк и ее брату Петру Сингаевскому. На этом, а так

30

же на авторитете Караева среди уголовников был построен их план.

Караев встретился с Сингаевским и сообщил ему, будто Фетисов просил передать "своим", чтобы они устроили ему побег. Сингаевского эта новость заинтересовала. За первой встречей последовали другие. Караев предложил новому приятелю участвовать в якобы затеянном им крупном вооруженном ограблении, которое сулило большие барыши. При этом он взял слово с Сингаевского, что ни в каких других делах он временно участвовать не будет. Этим Караев хотел обезопасить себя и Махалина от случайного провала их замысла в случае, если бы Сингаевский попался на какой-нибудь мелкой краже. Видя, что вошел в доверие к преступнику, Караев сообщил ему, что случайно в жандармском управлении слышал разговор о том, будто выписан ордер на арест Сингаевского по делу Ющинского. Тот не на шутку встревожился, стал говорить о том, что надо непременно выкрасть дело из жандармского управления, и в завязавшемся откровен-ном разговоре не только признался в убийстве, но и рассказал подробно, как было дело. На вопрос о том, почему все было сделано так неумело и зачем труп был изуродован, Сингаевский со злостью ответил:

— Это придумала министерская голова Рудзинского.

Разговор происходил в гостиничном номере Караева. По предварительной договоренности, к нему как бы случайно зашел Махалин. Сингаевский, естественно, замолчал, но Караев заверил, что это свой, и предложил повторить рассказ.

К этому времени Бразуль-Брушковский объединился с Красовским. После первоначального недоверия он стал сотрудничать и с Махалиным, а затем свел его и с Красовским. Признание Сингаевского в присутствии двух свидетелей — это и было то прямое доказательство, которого так не хватало.19

Второе заявление Бразуль-Брушковского

Объединив усилия, частные детективы пришли к тому же выводу, к которому задолго до них пришел жандармский пол-

31

ковник Иванов. Разница состояла в том, что частное расследование велось с целью раскрытия истины, тогда как жандармское управление вело его для того, чтобы скрыть. Фабрикуя ложное обвинение против Бейлиса, власти в то же время должны были знать правду, чтобы стряпать ложь возможно правдоподобнее. И они узнали её. Потому они и пренебрегли первым заявлением Бразуль-Брушковского: будучи плодом заблуждения, оно было для них не опасно. Однако, когда Бразуль выступил с новыми разоблачениями и назвал истинных убийц Ющинского: Веру Чеберяк, Петра Сингаевского, Бориса Рудзинского и Ивана Латышева — власти вынуждены были с этим считаться. Вся искусственно сооружаемая конструкция ритуального обвинения рассыпалась; переданное в суд дело пришлось отозвать и направить к доследованию.20