Красногрудая птица снегирь

Чтобы рассчитаться с Вадимом и вообще существовать, Оля руководила хореографическим кружком в Доме пионеров. В тот день она провела занятия. Напряженные детские фигуры, детские лица с застывшим на них выражением боязливого внимания, до тоски знакомые, надоевшие, а сегодня глубоко безразличные Оле, маячили в каком-то отдалении; и ее собственный голос, подающий команду или монотонно отсчитывающий «раз-два-три, раз-два-три», и ее хлопки и пристукивание ногой — все тоже звучало словно бы в отдалении. Моментами она даже не слышала себя, хотя продолжала громко произносить отсчет, ритмично ударять ладонями и пристукивать ногой.

Ей везло: были каникулы, соседи по комнате в общежитии разъехались по домам. Одна в комнате, можно тщательно подготовиться… Оля разложила по кроватям свой победневший гардероб. Остановилась на белой прозрачной блузке, придирчиво осмотрела ее. Представилось: она стоит перед Виригиным в номере гостиницы. Поздний вечер или даже ночь; она и Виригин одни… Сделалось жутко. Так что же, не идти? Решается жизнь — и не идти?! А откуда ты, собственно, знаешь, что он за человек? Может, он совсем не такой человек, чтобы…

Она вытащила из чемодана белье. Блузка просвечивает, и нельзя идти в той цветной комбинации, что на ней. Положила белье на стол… Новый приступ страха овладел ею, но она внушила себе: ни о чем не надо думать!

Потом она приняла душ, поставила греться утюг.

…Выгладив блузку, накинула ее на спинку стула. Разложила на столе юбку из клетчатой ткани, сшитую в крупную складку. Попробовала утюг. Она действовала почти автоматически. В ней все притупилось и онемело.

Виригин достал из внутреннего кармана пиджака платок, приложил его ко рту — совсем так, как если бы он был сейчас на концерте, на сцене, собирался петь.

— Присядьте, пожалуйста! — Он поворочал шеей. — Как же, как же, помню! Извините, что я тогда… Видит бог, я не хотел. Такая неожиданная реакция, такой взрыв.

Он стал разворачивать ее дипломы. Их был целый рулон. Двойные или одинарные листы толстой лощеной бумаги. Они сопротивлялись, когда Виригин разворачивал их… Областной смотр художественной самодеятельности, республиканский смотр, Всесоюзный, Всемирный фестиваль молодежи и студентов… Надписи на некоторых дипломах были оттиснуты под золото, и к пальцам Виригина пристали мелкие блестящие крупинки.

В каждом значилось имя Ольги Алексеевны Зоровой.

Виригин улыбнулся:

— Ольга Алексеевна… Это вы-то!..

Она видела: дипломы впечатляют. Пусть художественная самодеятельность, а не конкурсы профессионалов, но все же…

Он собрал листы, бережно свернул их в один свиток. Еще раз прочел письмо, полученное Олей из театра.

— Вы пробовали поступить еще в какой-нибудь театр? Ну, в каком-нибудь другом городе.

— Да, — прошептала она.

— Чем мотивировали отказ? Как ответили?

— Почти так же.

— Сколько было попыток?

— Три.

— Целых три! Сказать вам, что вы на сей счет думаете? Вы убеждены, что вам не везет на объективных балетмейстеров, что к вам предвзято относятся. Простите, я человек резковатый, но ведь именно так вы думаете, Оля?

Она промолчала.

— Все хороши. Не хотят сказать правду. А человек продолжает надеяться, будет снова и снова пытаться. Разочарование за разочарованием, удар за ударом. Зачем? К чему?.. Вы, конечно, не сомневаетесь, что будь у вас связи… Пришли просить содействия. Милая деточка, да если бы вы даже были моей дочерью… Еще раз простите, я человек прямой. Тут удивительное совпадение: я присутствовал, когда рассматривалась ваша кандидатура. У вас редкая фамилия — запоминается. Так вот, вы не правы, вопрос разбирался очень объективно, очень доброжелательно. Были директор, главный балетмейстер, ведущая солистка балета, еще кто-то. Видите как! Но — еще раз простите за прямоту! — отмечалась некоторая тяжеловесность, некоторая слабинка в технике, некоторая нехватка выразительности. А в сумме эти нехватки… Знаю, какую причиняю вам боль, знаю. Ничего, Оленька, со временем заживет. Непременно заживет. Но я должен сказать истину, коль случилось, что знаю о ней. Честное слово, это лучше для вас.

Оля была в коридоре, когда Виригин окликнул ее. В руках он держал дипломы.

— Забыли, Оля.

В общежитии она села на кровать. На других кроватях, на стульях, на крышке раскрытого чемодана лежали в беспорядке платья, блузки, белье. Оля увидела себя как бы со стороны: одинокая фигурка среди беспорядочно разбросанных вещей. Во всем мире так — неприбрано, неуютно.

Что делать? А ничего. Лечь и лежать, лежать. Ничего не хочется.

Ее начал бить озноб. Она закуталась в пальто, но это не помогло. Борясь с дрожью, Оля сильнее затягивала на себе пальто и сидела без мыслей.

Утром она поехала к Вадиму. Невозможно было оставаться одной. Казалось, все ползло под ногами, уплывала сама земля, и, чтобы не сойти с ума, надо было ощутить в этом мире хоть что-то реальное.

Она знала, где его общежитие. Однажды даже проходили вдвоем мимо.

Спросила у вахтера, в какой комнате живет Пирогов.

— Вообще-то он жил в пятнадцатой… — сказала та.

— Жил?