Красногрудая птица снегирь

Она продолжала рассказывать: этот известный певец Виригин, оказывается, он в Старомежской опере… взяла дипломы, чтобы поговорить с ним… Вадим сидел не шелохнувшись, как если бы весь обратился в слух, но на самом деле он чувствовал, что случившееся с Олей где-то там, в театре или еще где-то, какое бы значение оно ни имело для нее, стало сейчас несущественным для него, отодвинулось на задний план, отступало все дальше, дальше, и совсем иное волнение овладело им. Она рассказывала, а Вадим то и дело терял нить ее речи, и наступил момент, когда он перестал слушать, понимать Олю, и казалось, даже голос ее перестал звучать в купе.

Он взял ее руку.

— Оля!

Она запнулась было, но неуверенно продолжила рассказ.

— Оля… послушай…

Он стиснул ее руку и выпустил. Глаза Оли расширились в изумлении, растерянности или даже в испуге. Тогда он снова взял ее руки и, прижавшись к ним лицом, долго сидел неподвижно, собираясь с волей, одолевая себя, свое опьянение, дожидаясь, когда сердце перестанет стучать так гулко, так громко, что кажется, когда он скажет что-нибудь, голоса его не будет слышно.

— Ты забудь, Оля! Ты забудь это… Милая ты моя! Я не знаю, что я могу. Ты скажи — я все, все!.. Забудется, Оля. Все пройдет, все забудется. Я не знаю, что я могу, но все, что смогу…

Сердце его снова начало бешено биться, но он снова овладел собой и лишь положил голову ей на колени.

Они долго неподвижно сидели так.

Оля подняла голову Вадима, потом взяла его за руки и встала. Он поднялся вместе с ней, потому что она продолжала держать его руки.

— Оля! Что, Оля? — то ли вопрошающе, то ли моляще произнес он.

— Вадик ты мой, Вадик! Спасибо! Ведь я все знаю. Знаю, какой ты, как много ты… Спасибо, родной! Я пойду.

— Куда?

— Еще не знаю.

Она взялась за дверную ручку, и тогда Вадиму сделалось жутко.

— Оля!

— Милый, хороший, спасибо! Пойду.

Ей не сразу удалось откатить дверь. Нажала на ручку одной рукой, дернула — дверь не тронулась с места. Оля дернула двумя руками. Дверь не поддавалась. Оля дернула еще, и дверь легко откатилась — так быстро, так неожиданно, что Оля чуть не упала. Оля рассмеялась и, удивившись тому, что смеется, кивнула Вадиму и вышла.

Снег, снег… Столько его насыпало, что кажется, по траншее идет поезд. Оля вспомнила, как отец рассказывал про эти места: задала загадку природа — на пятачок диаметром в семьдесят — восемьдесят километров обрушивает снега больше, чем на иную область. Словно бы снежным тучам доставляет удовольствие толпиться именно над этим вот пятачком. Или же пятачок, пуская в ход какую-то таинственную силу, сам притягивал к себе снежные лабазы неба.

Пассажиры ахали у окон.

Оля ехала в Ручьев. Повидать отца. Зачем — сама как следует не знала. Может, рассказать обо всем, что у нее случилось: с балетом теперь уж в самом деле покончено, но и институт этот ей в тягость, и, рассказав отцу обо всем этом, разобраться в себе. И конечно, услышать, что скажет он… Может, ехала, чтобы признаться ему, как много задолжала денег и вообще наделала глупостей, — тогда не так будет угнетать чувство вины перед ним. Наконец, ее просто очень потянуло к отцу. Обнять его, приласкаться к нему, большому, доброму, никогда ничего не навязывающему ей.

Поезд замедлил ход. Наверно, опять непредвиденная остановка. Снегопад перечеркнул расписание.

Так и есть, станция. Небольшая. Вокзальчик лишь частично виден за сугробами. «Талая», — прочла Оля наверху фасада. Свисавшая с крыши снежная подушка полузакрыла последнюю букву.

От двери вокзальчика к станционным путям проделан коридор. В нем стояла группа людей. Фуражка дежурного — будто капелька красная на снегу. «Как ему не холодно? — подумала Оля. — Остальные вон в каких шапках». Подумала и ойкнула: узнала среди стоявших рядом с дежурным Васю Николаева.

Она подбежала к двери, громко окликнула его. Тот поспешил к ней.

— Откуда ты? Как это вдруг?

— Еду в Ручьев. А ты?

— Два дела тут. Электровоз на этом участке испытывается. Экспериментальный. Ну, я прикомандирован.

— А второе?

— Второе… Олег Афанасьевич перевел свой снегоуборщик на автономное электрическое питание. В Талой этот вариант пробуют. В максимально трудных условиях. Снежища-то здесь, видишь!.. Ну, Олег Афанасьевич просил поглядеть, потом рассказать… Иди накинь пальто! Простынешь.

— А что, долго будем стоять?

— Встречный ждете.

Одеваясь в купе, она чувствовала: что-то по-особому задело ее в словах Васи. Что?.. Поняла: он сказал — Олег Афанасьевич. Но это же отец Вадима.