Красные блокноты Кристины

Черный кот вечно укладывался между нами; почему-то перед ним было особенно стыдно.

Через пять лет позвонила тебе и спросила, как там эти коты: оказалось, что пожилая кошечка умерла, почки больные были, а я и не знала; но черный кот, что укладывался между нами, живет; ничего.

Ирдоматка

Она рассматривает мою кожу – это что за веснушки, что за родинки, шрамы? Такое жившее, живое тело, что много приняло в себя, сделало своим, изменилось за пятьдесят лет. Ниже спускается – ой, а такое разве бывает? И больно, и не скажешь ничего. Сама белая, новая. И родинка только одна – на пояснице, под джинсами. Десять лет назад она бы всем ее ненароком показывала, но теперь все брюки с высокой талией носят, поэтому – только мне.

Ее отцу пятьдесят два. Она говорит, что хочет учить детей литературе, но сама знает мало – только школьное, только то, что даже я помню. Горький там, а Чернышевского уже не знает совсем. Впрочем, что-то и рассказать может – я прошу иногда, если скучно, хотя и скучаю теперь редко. Она хмурится, но подчиняется – почему-то всегда о каких-то несчастных девушках; о Вареньке из «Бедных людей», о Неточке Незвановой, о Сонечке. Когда заговаривает о Сонечке, хочу прервать; не решаюсь.

Сама же часто просит кинуть на карту две, три тысячи – на колготки, карандаши для глаз. Останешься в Москве, когда институт закончишь, спросил ее однажды, а она плечами пожимает. А где ты хочешь жить вообще? Неужели в этом твоем городе, я забыл название? Но она не напомнила название, только рассмеялась моей беспамятности. Не знаю, я еще не думала. Нигде не хочу жить. Я хочу, чтобы всегда так было, как вот сейчас. И так может быть, но ведь закончишь же ты когда-то учебу? Вот где хочешь жить, с кем хочешь жить? Хочешь – могу с тобой, отвечала она, но я молчал.

Почему я промолчал тогда, ведь так просто было сказать: будь со мной, живи со мной, я тоже этого хочу. Я развелся несколько месяцев назад, ничего не хотел определенного, не хотел смотреть каждое утро на следы зубной пасты в раковине, на ватные диски, вот все зарубки женского присутствия.

И я засмеялся, перевел разговор на другую тему, перевел десять тысяч, чтобы она не плакала, но она не плакала и так.

Я встретил ее зимой, на остановке, в самую муть – когда все уже сапожки надели, а она в кедах стояла. В машине сняла сразу, стала массировать ноги в беленьких мокроватых носках. Давай, сказал, поедем и купим тебе нормальные теплые ботинки. И мы поехали.

Ей нужно было в институт, но мы все равно поехали за обувью в хороший торговый центр. Она облюбовала маленькие коричневые ботинки – и мне так понравилось, как она в зеркало смотрела – не на себя, а только на них, будто остальное не интересовало. И совсем не любовалась собой – ни коленками острыми, ни локотками. На кассе сказал – не убирайте в коробку, девушка так пойдет. А ее размокшие кеды в урну выбросил. И мы ушли из торгового центра, и она стала со мной навсегда – и ко второй паре не поехала тоже, а в сквере на улице Радио я купил ей кофе в бумажном стаканчике и следил, чтобы не обожгла губы.

После зачетов на третьем курсе она вдруг сказала, что хочет съездить к родителям, одна. Она жила где-то в Вологодской области, я не запоминал – в каком-то городе, на какой-то станции с финно-угорским названием – Хемалда, Ирдоматка, Шайма. Я ждал месяц, но она не звонила, не отвечала на сообщения. Вначале подумал простое – может, потеряла телефон, а номер хранился в его памяти, как же она ответит? Тогда просто вернется, когда-нибудь же вернется? Но ведь мы так и не стали жить вместе, куда она вернется – в общагу? к подружке, у которой иногда жила? И я приезжал к общежитию, к дому подружки, к той остановке, возле которой мы впервые встретились, но никого не было, даже близко похожих на нее. Но это ведь Москва, я подумал, может быть, сюда просто не приезжают похожие?

Тогда я поехал искать ее по этим селам с финно-угорскими названиями, останавливался у каждой автобусной остановки, у каждого разваливающегося кирпичного здания с вывеской «Продукты», у всех спрашивал, но никто ее не знал, а девчонки здесь все светловолосые и светлоглазые, все похожие на нее, совершенно невозможно найти, будто нарочно так замаскировалась. Я знал только, как ее зовут, по дурости даже фамилию не спросил, а ведь мог бы, она сидела во всех соцсетях, бросала паспорт везде, и я думал – будет еще время, будет еще много времени: чтобы и на вопросы ответить, и решить, как дальше быть, и фамилию ее узнать.

И вот теперь начинается: кто-нибудь видел мою девушку, у нее прозрачные серые глаза, русые волосы с частым-частым мелированием, у нее слегка несимметричная улыбка, приглушенный смех, она учится… она училась на филолога, но живет здесь, я точно знаю. Может быть, в этой пятиэтажке.

Но никто не видел, и я больше никогда.

Она помнит

Кс-кс-кс