Красные части. Автобиография одного суда

К своему ужасу, по возвращении я обнаруживаю, что мать всё еще меня ждет. Она волновалась. Она расстроена, что я шла домой пешком одна так поздно. Я возражаю, что мой бывший проводил меня и что волноваться не о чем, я в порядке, иди спать. Она извиняется, говорит, что суд действует ей на нервы. Что он пробуждает все ее старые параноидальные фантазии. От того, что она читает книгу «Дьявол в белом городе», бестселлер о серийном насильнике-маньяке-убийце в Чикаго на рубеже веков, легче не становится. По какой-то злой иронии именно эту книгу выбрали для обсуждения члены читательского клуба, который она возглавляет.

Конечно, никакой бывший меня не провожал. Вместо этого я добрела, пьяная, от Мейн-стрит до железнодорожных путей, улеглась там и слушала тишину мира. Выкурила сигарету лежа на спине, чувствуя себя частью земли, одним из темных потерянных ночных созданий.

Сколько я себя помню, это было одно из моих любимых ощущений. Быть одной на миру, бродить по ночам или лежать близко к земле — анонимно, невидимо, бесцельно. Быть «человеком толпы» или, напротив, наедине с Природой или со своим богом. Предъявить свое притязание на общее пространство, даже когда чувствуешь, как растворяешься в его широте, в его величии. Готовиться к смерти: чувствовать себя совершенно пустой, но всё же еще живой.

В разных культурах женщинам пытались отказать в доступе к этому ощущению. Кто-то пытается до сих пор. Тебе миллион раз говорили, что быть одной и быть женщиной в общественных местах ночью — значит напрашиваться на неприятности, так что поди разбери, ведешь ли ты себя смело и свободно или глупо и саморазрушительно. Иногда подготовка к смерти — это просто подготовка к смерти. Подростком я любила принимать ванну в темноте, положив монеты себе на веки.

А еще подростком я любила выпивать. Я впервые напилась, когда мне было девять, на свадьбе у матери. На фотографиях с банкета — я в лиловом платье в цветочек, вырубившаяся под стеклянным кофейным столиком с плюшевым мишкой в обнимку. У меня тогда была сломана стопа — эту травму я заработала, выступая с танцевальным номером перед отцом, но, поскольку все думали, что она была психосоматическим ответом на замужество матери, у врача я еще не была. На всех фотографиях с торжества я балансирую на одной ноге. Я хромала, ковыляя за матерью к алтарю.

Я никому не рассказывала, что за несколько дней до свадьбы я заперлась в своей радужной комнате в доме отца и хорошенько отбила себе стопу в попытке сделать травму заметной. В каком-то смысле это сработало: подушечка стопы ужасно опухла и боль усилилась. Несколько недель спустя рентген показал усталостный перелом так называемых сесамовидных костей, и я вернулась домой в очередном гипсе. Я так и не узнала, причинила ли я этот усталостный перелом себе сама, в своей комнате, или его вызвала первоначальная травма.

Но по-настоящему я научилась пить (и не пить), когда мне было пятнадцать и я жила в Испании по программе школьного обмена. Время, которое я там провела, было мутным пятном из un gintonic, por favor[23]; персикового шнапса из горла в гостиничных номерах; каких-нибудь испанских блюд, которые моя принимающая familia[24] подавала на ужин перед тем, как я отправлялась на la discoteca[25] — смутно помню большую порцию tortilla atún[26], выблевав которую и прополоскав рот, я снова возвращалась за барную стойку; лихих поездок по испанской глуши с пьяными незнакомцами за рулем; ночных брожений по моему небольшому индустриальному городку в восторге от новообретенного двойного зрения и оттого, насколько лучше становился мой испанский, когда я была в говно; поцелуев с вереницей безликих мальчиков в la cuadra[27], местном барном квартале, в тумане слюнявых ртов и твердых членов. Тогда я научилась ценить способность опьянения и кайфа забирать страх, вызывать рискованное, но глубоко облегчительное чувство, будто раз и навсегда отказываешься заботиться о собственной безопасности. Позже я проведу около десяти лет в Нью-Йорке, работая в барах и возвращаясь пешком домой к рассвету под руководством того же принципа.