Красные часы

– Мисс, это же просто эмбрион, даже если у него есть законное право приобретать недвижимость, он не может им воспользоваться.

Ро/Мисс сама так говорила, но, услышав свои же собственные слова, она не улыбается.

– А что будет, если тебя поймают?

Это не та Ро/Мисс, которую дочь так любит.

– Меня не поймают, – она застегивает пальто.

Дождь усиливается.

– А если все-таки?

– Не поймают!

Что же случилось с той Ро/Мисс, которая говорила, что женщинам есть чем заняться в этой жизни вместо того, чтобы бросаться с лестницы?

– Ты же знаешь, что тебе предъявят обвинение в тяжком преступлении? А значит, до восемнадцати – колония, а потом…

– Я знаю, мисс.

Ее отправят в Болт-Ривер.

Кто эта чудовищная незнакомка?

Ро/Мисс снимает капюшон парки и начинает водить пальцами по волосам, от лба к затылку, от лба к затылку, словно актриса, изображающая пациентку психиатрической клиники.

– У меня есть координаты одного абортария, – придумывает на ходу дочь. – Вроде хороший.

От лба к затылку, от лба к затылку, и еще раз.

– Ты серьезно?

– Почему нет?

– В абортариях денег берут до хрена. И делают все тяп-ляп, потому что никто их не контролирует. Оборудование старое, ничего не дезинфицируют, анестезиологи… – звенит первый звонок, – без опыта работы, – ее пальцы застывают.

– Пожалуйста, не говорите родителям и мистеру Файви?

На глазах у Ро/Мисс слезы. И так было худо, а теперь совсем ужасно.

– Вы им скажете? – мямлит дочь. – Пожалуйста, не надо!

Как это дико – бояться ту, которую ты всегда не боялась, а наоборот.

Ро/Мисс накидывает капюшон и дергает тесемки, ткань обтягивает ее перекошенное лицо, по которому стекают капли дождя.

– Не скажу, – она вытирает глаза рукавом. – Просто… Просто, я не знаю…

– Да ничего, – говорит дочь и дотрагивается до ее локтя.

Она так и стоит, держа Ро/Мисс за локоть.

Та моргает, по ее телу пробегает дрожь.

Они стоят долго-долго. Обе уже промокли, рука у дочери затекла.

Звенит второй звонок.

– У меня математика вроде? – дочь убирает руку.

– Да, конечно, – Ро/Мисс хлюпает носом. – Но Мэтти?..

Дочь ждет продолжения.

Учительница качает головой.

Они вдвоем молча идут по футбольному полю, поднимаются на крыльцо, так же молча проходят в синие двери.

* * *

Она прокричала «Помогите!» на трех языках.

В амбаре висели выпотрошенные ягнята с красными от крови шеями.

Жизнеописательница

На столе в миске четыре апельсина. Жизнеописательница берет их по одному и швыряет в стену. Два отскакивают, один лопается, один размазывается большой кляксой. Она открывает холодильник: там лежат упаковка мягкого сыра, брокколи и шоколадный пудинг. Сыр и пудинг вылетают из окна и падают в соседний двор, из-за сильного ветра удара о землю не слышно. Жизнеописательница вспоминает, что шоколад смертельно опасен для собак. Но собак она в том дворе ни разу не видела.

Слова, которые я ненавижу:

33. Супруг.

34. Бутер.

35. Диагноз.

36. Залетела.

Апельсины она поднимать не будет. Скоро уже пора ехать на этот треклятый ужин – канун сочельника.

А Мэтти скоро пора ехать на аборт.

И очередная женатая пара, которая значится перед жизнеописательницей в списке ожидания, не получит своего ребеночка.

Но это Мэтти не касается.

Жизнеописательница растирает холодные руки.

Вены у нее запрятаны глубоко. А у Арчи были спавшиеся.

На похороны один его приятель надел черные крылья из железной сетки.

Однажды по телевизору жизнеописательница видела, как прихожане какой-то церкви кричали «Ура!», стоя перед кладбищем, где хоронили жену политика. Та женщина родила двоих детей с помощью ЭКО, а потому (так говорилось в пресс-релизе той церкви) сама навлекла на себя рак. Они с мужем желали того, что им не полагалось, они восстали, решили показать Господу Богу, кто тут главный, вмешались в таинство утробы. И жена политика попала в ад. Не будьте как она.

Бывший психотерапевт жизнеописательницы спросил:

– Вы утверждаете, что вам не нужны романтические отношения, чтобы оградить себя от разочарований и отказов?

– А вы бы задали такой вопрос клиенту-мужчине?

– Но вы же не мужчина.

– Но вы бы задали или нет?

– Может быть… конечно, – он сложил испещренные старческими пятнами руки на коленях, на нем были мешковатые вельветовые штаны. – Я просто спрашиваю себя, до какой степени ваша кампания, направленная на то, чтобы раздобыть ребенка, является самозащитой против болезненного для вас одиночества?

– Как вы сказали – «кампания»?

– Я помню, вы какое-то время спали с… Зевсом, правильно?

– С Юпитером.

– Да, с Юпитером, и вы говорили мне, что скорее проголосуете за смертную казнь, чем вступите с ним в отношения. И тем не менее вы с ним трахались.

Слово «трахались» он произнес с таким смаком, что это резануло ухо жизнеописательницы почище «кампании».

– Конечно, еще вся эта история с вашим братом – он ведь бросил вас довольно жутким способом.

Больше жизнеописательница к нему на прием не ходила.