Красные часы

Пенни очень любила покойного мужа. Любит свой домик. Любит писать книжки для развлечения. Детей у нее нет, потому что ей никогда не хотелось их заводить. Когда жизнеописательница сравнивает ее самодостаточность со своим липким и мерзким вожделением, на нее накатывает отчаяние.

– Прости меня, Пенни.

– За что?

– За то, что была не очень хорошей подругой.

Пенни кивает:

– Год у тебя выдался не ахти.

– Прости, пожалуйста.

– Прощаю, – она застегивает бирюзовую кофту. – Но только попробуй пропустить вечеринку в честь книги.

– Не пропущу, честно.

– А еще, думаю, тебе надо предложить свою кандидатуру на место Файви.

– Ха-ха-ха.

– А я не шучу. Из тебя получится хороший директор.

Жизнеописательница все равно хохочет, расплевывая куски кекса по всей учительской.

Она поднимается по правой лестнице. Садится, прислонившись спиной к стенке.

То волнение, которое в ней когда-то вызывала сперма девятнадцатилетнего студента-биолога, та готовность, с которой она пила мерзкий волшебный чай, та безумная надежда, которая привела ее к дому Мэтти…

Все прошло.

Она дергает за шнурки на кроссовках.

Все двери захлопнулись.

По крайней мере те, в которые она ломилась.

Насколько мучающее ее желание продиктовано инстинктом, а насколько влиянием социума? К кому она на самом деле прислушивается?

Ее судьба, как и чья угодно, может сложиться так, как сама жизнеописательница никогда не планировала, не хотела, и при этом вывернуться каким-нибудь чудесным образом.

Жизнеописательница бездумно дергает шнурки на кроссовках, звенит первый звонок.

Ей вспоминается брат: его с первой попытки приняли в колледж, в который он хотел поступить, и он торжественно сказал: «Ну, теперь у меня все путем».

На листовке в «Полифонте» было написано: «Нам нужны добровольцы 1 мая, чтобы следить за полицейскими».

Звенит второй звонок.

Она говорит ученикам: «Путь – это когда идешь».

Наутро после поездки в Портленд Мэтти спросила про фотографию на комоде:

– Классный, а кто это?

– Мой единственный и самый любимый брат.

Она рассказала Мэтти, что Арчи много лет носил ту футболку с черепом. Это была эмблема его любимой группы, но жизнеописательница не помнит названия. Она никогда не запоминала названия групп и песен, у нее вообще плохо с музыкой, в юности ее это беспокоило – может, она упускает что-то важное?

Она не сказала Мэтти, что, хотя Арчи и закончил с отличием тот самый колледж, в который хотел поступить, у него совсем не все было путем.

Не рассказала, как восемь лет назад нашла брата на кухне в его квартире. На нем были только черные джинсы. Синие губы, бледные впалые щеки. На столе миска с недоеденными хлопьями с медом, почерневшая ложка, зажигалка, пустой прозрачный пакетик. На полу шприц.

– Привет, ребенок, – говорит папа. – Чему обязан?

– Скоро весенние каникулы, и я подумываю приехать.

– Куда приехать?

– К тебе, умник.

– Навестишь повелителя вставных челюстей? Всемогущего властелина геморроя?

– А нельзя просто сказать: «Дочь, я очень рад буду с тобой повидаться»?

– Я очень рад буду с тобой повидаться. Только учти, что во время весенних каникул в Орландо невыносимый адище.

– Уж вынесу как-нибудь.

* * *

Лед слишком твердый – не поддается. Матросы долбили его, чтобы не закрылся канал. Мы в ста с лишним километрах от форта Конгер, где сейчас предположительно должна находиться экспедиция Грили.

Канал замерз. Припасы и снаряжение перетащили на льдину, около саней разбили палатки. Кок разливает по кружкам гороховый суп с вареным беконом.

Мы проснулись от треска – на корабль начали налезать льдины. Огромные бело-голубые плиты, подталкиваемые ветром и течением, становились на дыбы, с ревом выпрыгивали из воды и ломали киль. В копилку моих знаний добавилось еще одно: теперь я знаю, с каким звуком гибнет корабль под натиском льда. Сначала раздался треск, похожий на выстрел из пушки, потом тихий визг, потом корабль задрожал, и от этого сами собой, словно по велению дьявола, зазвонили рынды. Капитан сказал, что через несколько часов «Хиона» уйдет на дно.

Знахарка

В тюремной камере много дней совсем не двигалась, поэтому после похода в город все тело ноет. Когда знахарка добирается до «Акме», коленки так и норовят отказать.