Красные валеты. Как воспитывали чемпионов

Я не решаюсь сесть рядом и сажусь напротив. Слева, за плечом, скачет по графику красная линия успеваемости, справа зеленеет масляной краской голая стена, в конце её — стенд: «Героическая оборона Царицына». На самом почётном месте фотокопия постановления ВЦИК СССР о переименовании «города славы на Волге» в Сталинград и год переименования: 1925-й.

— Вы … — подполковник одобрительно поводит головой, но фразу не заканчивает.

Я снова в напряжении. Блокнот-то у него.

— Ослов и учёных на середину! — летит с лестничной клетки знаменитый приказ Наполеона.

Узнаю Мишку Крекшина. Его, чёрта, ничем не прошибешь. Кошусь на портрет: всё в порядке — только Он! Велики и массивны звёзды генералиссимуса, а сами погоны обильно намазаны краской. Ничего там, на холсте, от Басманова нет и не могло быть, один мираж…

— Ганнибал был одноглазый! — не унимается Мишка. — У Цезаря был чистый, звонкий голос! Рыжим был маршал Ней. И я рыжий, и у меня тенор: «А-а-а!..»

«Нашёл, где разоряться», — думаю я.

И в это же мгновение натужным чугунным эхом приходит в канцелярию дрожь лестницы. Это скачет вниз через ступеньки братва — наш способ передвижения.

— Шакалы! — орёт кто-то.

— А ты, дурочка, боялась, даже юбка не помялась!

— Сам ты, задрыга!

— Срываемся, Зыков прёт!..

И тишина… Застойный вечер за окном, пахучий листвой. Обнажённо-приподняты все звуки. Весна!

— Нравится Герцен?

Я вздрагиваю и смотрю на подполковника. Он закрывает тетрадь, кладёт в стопку. Обида по-прежнему душит, и я молчу. Дас ист китч!

Тут же, особнячком, лежит тетрадь Андрюшки Голицына. Мы уже знаем: он снова описался в сочинении, и как! Вместо «царь-реформатор» засадил «царь-информатор» — и это о Петре I.

Гурьев, объявляя об описке, хохотнул:

— Вы меня сделаете седым, Голицын.

Платоша Муравьёв на перемене сказал Голицыну:

— Дуремар, как царь мог быть стукачом! На себя стучал?..

И завязался спор о стукачах («информаторах», «сексотах», «шестёрках») — долгий, на несколько дней. Кто же всё-таки становится стукачом? И зачем государству подслушивать мысли своих граждан?..

Подполковник встаёт, выходит из-за стола и подаёт мне блокнот-тетрадь:

— Спрячьте. — Он жёстко, с каблука расхаживает по канцелярии. Садится на старое место. — Заметил, вы не расстаетесь с Александром Ивановичем Герценом, разумеется, с сочинениями. А ведь до него следует дорасти. Преданность Родине — её ещё надо понять, не только чувствовать. И что такое гражданский долг — тоже не сразу поддаётся расшифровке. «Всё или ничего!» — сами придумали?

— Так точно, товарищ подполковник. — У меня не поворачивается язык назвать имя Бругги — это моё, сокровенное. Я стою и молчу.

— А ведь это девиз ирландского революционера-республиканца Катала Бругги. Да, не ошибаюсь … Бругга! Такие обычно не живут. Бескомпромиссность — достойная установка, но жестокая для тех, кто ей присягает. А слава… мечтать о ней достойно. И учитесь, всегда учитесь — это верный залог успеха. Однако не повторяйте тех, кто много знает, а бессилен. Для торжества справедливости чрезвычайно важно соединять высокую культуру и знания с действием. Без железной воли, сопряжённой с действием, знания бесплодны, порой опасны, ибо их используют на потребу зла… Есть проповедь принципов и есть практика принципов — весьма разный сущности. Мычит добродетель у своего колышка, мораль держит на привязи, а зло с ухмылочкой — мимо, ему просторно, дороги не заказаны. Ещё подоит, шёрстку сострижет, забьёт на мясо… Эх, Шмелёв, в семнадцать мы не способны на зло, в сорок — нам безразлично зло, коли обращено не на нас. Нет, даже обычная начитанность, в конце концов, должна обращаться в живую материальную силу. Знания нам нужны для того, дабы нащупывать пути, отстаивать пути, не уступать пути. Бороться! Действовать! Овладевать приёмами борьбы, не отдавать практику дней на откуп другим, как нечто менее значительное…

А я смотрю и не верю. Сбоку от тетрадей — истрёпанная брошюра с постановлениями «О журналах «Звезда» и «Ленинград», «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», «О кинофильме “Большая жизнь”». Листочки зачитаны, разъехались, на полях красные палочки — такими подполковник отмечает в наших тетрадях ошибки. А по странице, его же рукой: «За грамотность и стиль — “кол”! Язык в высшей степени примитивный, и не доводы, а фразеология! Помилуйте, “Гамлет” — не ругательное слово. Убогое истолкование установок партийности в искусстве…»

Слова заворачивают, и мне, дабы прочесть остальные, нужно повернуться, а это невозможно. К тому же буквы там мельчают. Я смотрю на подполковника: «Что это? Ведь на уроках он хвалит постановления, заставляет заучивать. Где же правда?..»

На площадке скрипучим голосом отдаёт распоряжения майор Тимашёв. Майор преподаёт химию. Многие поколения кадетов распевают куплеты:

…Науке нужен Тимашёв,
Как ж… поперечный шов!..

В куплетах это самое невинное двустишие.

* * *

Подслеповато щурясь на класс, подполковник Кузнецов ведёт урок: