Красные

Трудно сказать, разделял ли сам Богданов эти убеждения. Скорее, да. В автобиографических заметках он, например, отмечал, что похоронные обряды уже в детстве вызывали в нем «чувство, близкое к злобе: и зачем только эти канительные церемонии, это ноющее пение, которое у всех вытягивает душу, когда и без того тяжело». Он считал, что эти обряды своей «жалостной низостью» иллюстрируют «рабский дух христианства».

Или вот в рассказе Богданова «Праздник бессмертия» «гениальный химик» Фриде, придумавший «эликсир бессмертия», в итоге покончил с собой именно с помощью самосожжения. Тело самого Богданова тоже сожгли, а его мозг отправили для изучения и сравнения с ленинским в Институт мозга.

Урна с прахом Богданова была установлена в стене Новодевичьего кладбища. В 1945 году рядом с ней поместили и урну с прахом его жены — Натальи Богдановны. Она до конца жизни работала в Институте переливания крови и умерла в буквальном смысле на его ступеньках — по дороге на работу. Так что теперь их урны стоят вместе, под одной плитой с выбитой на ней надписью:

Богдановы-Малиновские

А. А. 1873–1928

Н. Б. 1865–1945

Еще на плите фотография, на которой они сняты совсем молодыми.

Яд и резус-фактор

В чем же была причина того, что произошло с Богдановым? Разнообразные версии появились сразу же после его гибели. Но сначала — о дальнейшей судьбе его партнера по переливанию Льва Колдомасова. 27 марта во время обхода пациентов профессор Кончаловский обратил внимание на молодого человека «с слегка желтушной окраской склер». «На вопрос, кто этот новый больной, мне ответили, что это донор, с которым директор Богданов в субботу (24/III) обменялся кровью», — вспоминал он. Профессор осмотрел больного и констатировал у него «признаки гемолиза с анемией, увеличением селезенки, легкой желтухой и небольшим нефритом».

После «операции» он тоже испытывал озноб, боли во всем теле, температура повышалась до 39,4 градуса, были отмечены признаки нарушения работы почек и печени. Однако потом признаки интоксикации стали ослабевать, и на пятый день после операции Колдомасов выписался из института. После этого его еще несколько раз обследовали, и было очевидно, что состояние его здоровья улучшается. Другими словами, Колдомасов испытал на себе те же последствия «операции», что и Богданов, но в значительно более легкой форме.

Лев Ильич Колдомасов, судьба которого так неожиданно и трагически пересеклась с судьбой Богданова, прожил довольно долгую жизнь. В начале 30-х годов он уехал на работу в Сибирь, где стал известным климатологом и метеорологом. Считается, что он заложил основы прикладной климатологии Западной Сибири. Умер Колдомасов в 1985 году в возрасте 78 лет. После переливания никогда не жаловался ни на туберкулез, ни на здоровье вообще. Он был уверен, что это последствия обменного переливания крови и что именно та роковая для Богданова «операция» превратила его из болезненного юноши во вполне здорового мужчину.

Почему же Колдомасов выздоровел, а Богданов умер? Этот факт еще больше добавлял пищи к слухам, которые появились после смерти директора Института переливания крови. Говорили, например, о том, что он таким образом совершил самоубийство. В самом деле, на первый взгляд его поведение перед переливанием казалось странным. Богданову было уже 54 года, здоровье — не самое лучшее, донор болен туберкулезом, но он все равно идет на «операцию», не ставя в известность врачей. И не обращается к ним в первые дни после нее. Были ли у Богданова причины для самоубийства? Тут как посмотреть. Ему, конечно, не могла нравится обстановка в стране. Да и в его институте тоже. Два года борьбы с интриганами, доносчиками или «комиссарами», «сброшенными» в институт «сверху», постоянная нервотрепка…

Лепешинский в «Огоньке» намекал на то, что Богданов мог совершить «замаскированное самоубийство», считая, что он мог поступить так же, как и герои его фантастических романов (инженер Мэнни из одноименного романа или тот же химик Фриде из «Праздника бессмертия»), которые «грешили иногда склонностью к ликвидации своей жизни в минуты уныния и тоски». Или вот герой его стихотворения «Марсианин, заброшенный на Землю» тоже размышлял:

И выбор тяжелый: уйти ли из жизни,
Где все оскорбляет мой взгляд,
С мечтою о дальней прекрасной отчизне,
Где братство и разум царят?

«Быть может, — писал Лепешинский, — и сам автор утопии сравнительно легко расценивал то благо, которое называется жизнью… И если стены института по переливанию крови стали свидетелями таинственной богдановской драмы, то это, может быть, объясняется тем, что наш «марсианин», увидевший своим просветленным оком новую красоту завтрашнего дня, не мог уже чувствовать себя по-мещански благополучным россиянином в этом старом мире».