Красные

Когда он получил обвинительное заключение, то написал протест — приписывание ему принадлежности к организации, «поставившей себе целью устранение руководителей Советской власти», не соответствует всему характеру следствия, заданным ему вопросам и предъявленным ему в ходе следствия обвинениям. Он подчеркивал, что «изо всех сил и со всей категоричностью я обязан протестовать против такой формулировки, как абсолютно не соответствующей действительности и идущей гораздо дальше того материала, который мне был предъявлен на следствии».

Зиновьев же в итоге сломался и направил «Заявление следствию», в котором выражал «самое горячее раскаяние» по поводу того, что после возвращения из ссылки «с преступным легкомыслием не раскрыл партии всех лиц и всех попыток антипартийных сговоров… со всеми конкретными именами и деталями». Он признавался, что со своими сторонниками вел различные разговоры, которые, как он понял только в тюрьме (!), означали, конечно же, «наличие» антипартийного и контрреволюционного «центра». Поэтому он «должен признать морально-политическую ответственность бывшей «ленинградской оппозиции» и мою лично за совершившееся преступление».

«Если бы я имел возможность всенародно покаяться, — писал он по этому поводу, — это было бы для меня большим облегчением, и я сказал бы: вот вам еще один пример, как великим людям, великим борцам мирового пролетариата приходится пройти через полосу клеветы и оскорблений и пусть только со стороны озлобленной кучки, но все же способной немало бревен положить на дороге этого великого вождя пролетариев», — писал Зиновьев и заверял: «Все отдам, чтобы хоть немного загладить свою великую вину». Но в личном письме Сталину Зиновьев умолял его поверить, что он «абсолютно ничего не знал и не слышал… о существовании какой-либо антипартийной группы или организации в Ленинграде». «Я не делаю себе иллюзий, — писал он. — Еще в начале января 1935 года в Ленинграде, в доме предварительного заключения, секретарь ЦК Ежов, присутствовавший при одном из моих допросов, сказал мне: «Политически вы уже расстреляны».

Следствие по «делу» «Московского и Ленинградского» центров шло параллельно. 28–29 декабря выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР рассмотрела дело «ленинградцев» — Леонида Николаева и еще тринадцати подсудимых, на которых он дал показания. Большинство из них виновными себя не признали, но это ровным счетом ничего не меняло. Все они были приговорены к расстрелу.

Расстреляли приговоренных через час после вынесения приговора. Сотрудник НКВД Афанасий Кацафа вспоминал, что с одним из них по фамилии Котолынов[99] перед смертью беседовали тогдашние первый заместитель наркома внутренних дел Яков Агранов и заместитель прокурора СССР Андрей Вышинский. Они ему якобы сказали: «Вас сейчас расстреляют. Скажите все-таки правду, кто и как организовал убийство Кирова». Котолынов ответил: «Весь этот процесс — чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют меня. Но все, за исключением Николаева, ни в чем не повинны. Это сущая правда».

А 16 января 1935 года был оглашен приговор и по делу девятнадцати участников «Московского центра» (кроме Каменева и Зиновьева в их число входили такие бывшие оппозиционеры, как Григорий Евдокимов, Иван Бакаев и др.). Хотя следствие и «не установило» фактов, которые давали бы основание предъявить им прямое обвинение в том, что «они дали согласие или давали какие-либо указания по организации совершения террористического акта, направленного против т[оварища] Кирова», но «вся обстановка и весь характер деятельности подпольного контрреволюционного «Московского центра» доказывают, что они знали о террористических настроениях членов этой группы и разжигали эти настроения». На этом основании указывалось, что обвиняемые должны нести не только моральную и политическую ответственность, но и «ответственность по советским законам… за последствия их подпольной террористической деятельности, толкнувшей на путь террористических выступлений их ленинградскую группу». Зиновьева, как «главного организатора и наиболее активного руководителя «Московского центра», руководившего деятельностью подпольных контрреволюционных московских и ленинградских групп», приговорили к десяти годам заключения. Каменева, как одного из «руководящих членов «Московского центра», но в последнее время не принимавшего в его деятельности активного участия» — к пяти годам заключения.

Корней Чуковский записал 18 января 1935 года: «Очень волнует меня дело Зиновьева, Каменева и других. Вчера читал обвинительный акт. Оказывается, для этих людей литература была дымовая завеса, которой они прикрывали свои убогие политические цели. А я-то верил, что Каменев и вправду волнуется по поводу переводов Шекспира, озабочен юбилеем Пушкина, хлопочет о журнале Пушкинского Дома и что вся его жизнь у нас на ладони. Мне казалось, что он сам убедился, что в политике он ломаный грош, и вот искренне ушел в лит[ерату]ру — выполняя предначертания партии…