Красные

Организация оппозиционерами нелегальной типографии и манифестации стала поводом для исключения Троцкого и Зиновьева из партии в ноябре 1927 года на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК. Со 2 по 19 декабря были исключены еще 75 видных оппозиционеров, включая Каменева. Троцкого выселили из служебной квартиры в Кремле, и он перебрался на «временный постой» к одному из своих сотрудников. 18 января 1928 года Троцкого силой доставили на Ярославский вокзал Москвы и выслали в Алма-Ату, причем сотрудникам ОГПУ пришлось нести его на руках, так как идти он отказался. 18 января 1929 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ постановило выслать Троцкого за пределы СССР. 10 февраля его с семьей посадили в Одессе на пароход «Ильич» и отправили в Турцию.

В разные города страны выслали и других оппозиционеров. Впрочем, многие из них вскоре начали каяться и признавать свои ошибки. В 1928 году в партии восстановили Зиновьева и Каменева, в 1930-м — Ивара Смилгу, Евгения Преображенского, Леонида Серебрякова и Карла Радека. Последний особенно долго и изобретательно каялся в газетах и восхвалял Сталина.

Что же касается Антонова-Овсеенко, то он тоже поспешил покаяться, хотя активного участия в действиях оппозиции в последнее время уже не принимал. Однако в «Известиях» от 24 августа 1936 года он признавался, что только после попыток проведения «параллельных» демонстраций понял всю «сущность оппозиции». «И только после 7-го ноября 1927 года, когда троцкистско-зиновьевский антипартийный блок предпринял свою антисоветскую демонстрацию, — каялся Антонов, — я признал полностью правильной организационную политику ЦК. Тогда я писал т. Кагановичу, что в отношении оппозиционеров выполнил бы любое поручение партии. Было ясно — да, вплоть до расстрела их как явных контрреволюционеров».

Его «покаяние» сказалось и на отношениях в семье. Жена Антонова Розалия Канцельсон был убежденной сторонницей Троцкого и дружила с его семьей. Конфликты между ними на политической почве начали происходить еще во время их пребывания в Чехословакии. Дочь Антонова-Овсеенко Галина уже на склоне своих дней вспоминала, как однажды она гуляла с няней в саду полпредовской виллы и вдруг услышала громкие взволнованные голоса отца и матери.

Вскоре раздался звон стекла и что-то пролетело над самой ее головой. Через минуту из двери выбежала ее мама, подняла упавший на землю предмет и начала осторожно разглаживать его ладонью. Галина запомнила, что это был портрет человека с большой кудрявой шевелюрой темных волос и острой бородкой — портрет Троцкого. Оказалось, что Антонов в ярости выбросил его из окна своей квартиры.

«Дома постоянно вспыхивали скандалы, — вспоминала Галина Антонова-Овсеенко, — духовные узы между папой и мамой распались. Началось отчуждение. А оба были молоды. Папа полюбил другую женщину. Некоторые из его биографов в этом и видят причину распада семьи. Но я думаю, что та женщина… оказалась, скорее, следствием, чем причиной разрыва». С Розалией Канцельсон он разошелся. Ее судьба сложилась трагически. Как и судьба другой женщины, которую полюбил Антонов. Но об этом чуть позже.

Последние годы

Весной 1934 года Антонова неожиданно отозвали из Варшавы. Только в Москве он узнал причину этого — его ожидало новое назначение. Причем весьма неожиданное: 25 мая 1934 года Антонов-Овсеенко был назначен прокурором РСФСР. Объяснить его перемещение с дипломатической службы на юридическую сложно. Сам Антонов никогда не был юристом. Впрочем, и дипломатом тоже. Но Сталин по каким-то собственным соображениям решил вернуть его в Москву.

На посту прокурора Антонов запомнился коллегам простым и доступным человеком. Потом, уже после смерти Сталина, говорили, что он старался тщательно разбираться с каждым делом и соблюдать социалистическую законность. Но если и так, то возможностей для того, чтобы поставить работу прокуратуры на исключительно правовые рельсы, у него было мало. Разумеется, она определялась прежде всего политической целесообразностью, «революционной законностью». Вряд ли у него самого были какие-то иллюзии на этот счет — страна уже вступила на финишную прямую к большому террору и большим показательным процессам. Остается, впрочем, загадкой — считал ли Антонов, что все-таки сумеет остаться в таких условиях принципиальным коммунистом или он уже был окончательно сломлен и был готов стать частью государственной машины. Это уже не узнать никогда.

Как потом выяснилось, находились и особо бдительные товарищи, которые внимательно следили за его работой. Тогда таких было много, и доносы могли написать на кого угодно. Писали их и на Антонова. Его, например, обвиняли в «троцкистских высказываниях» (за то, что он в одном из выступлений заявил, что колхозы «еще не являются вполне социалистической формой хозяйства»). Но пока этим доносам не давали особого хода.