Красный

Она любила его за эту заботу. Встречала ли она когда-нибудь более внимательного мужчину? Она убрала руки за голову, обхватив ее ладонями.

- Изумительно. - Он улыбнулся ей. - Теперь осталось еще два. Мы можем сделать их вместе. Готова, моя сладкая?

- Готова, сэр.

- У меня нет слов, чтобы выразить, как сильно я наслаждаюсь этим, - ответил он. - У меня просто нет слов.

Он поднял стек и опустил его, ударяя по правой груди так сильно, что она завизжала так громко, что она слышала свист стека в воздухе, словно тот был плетью.

Она закашлялась от боли, и это было величайшим испытанием ее силы воли, чтобы проговорить цифру.

- Два, - сказала она и еще больше слез обожгли ее щеки.

- Последний, дорогая. Тогда мы закончим. И разве это не прекрасно?

Он ударил ее снова, в последний раз, ударил по боку левой груди. Она выкрикнула последнее число своих мучений и снова перекатилась на бок, закрыв лицо руками.

Вдалеке она услышала какое-то движение - шелест ткани, стук каблуков по полу. Когда рыдания иссякли она продолжала лежать на полу, истощенная страданиями и все же странным образом умиротворенная. Хотя все было кончено, воспоминание о словах, сказанных ей Малкольмом во время ее избиения, звенело в ушах, как звон золотого колокольчика.

Ты самая храбрая девушка в мире.

Моя принцесса, мой ангел, моя дорогая, моя драгоценная.

Прелестней чем сейчас, я тебя никогда не видел.

Ты не представляешь, что это значит для меня, какой подарок ты подарила мне сегодня.

Ты доставила удовольствие, которое нельзя описать словами, Мона.

Она снова слышала эти слова, потому что Малкольм произнес их снова. Он опустился на пол и взял ее на руки. Он поднял ее, держа на руках, как младенца, и все время шептал ей свое восхищение, свое обожание. Она обняла его за сильные плечи и не отпускала, пока он нес ее к кровати. Бархат его жакета щекотал ее израненную кожу, и все же она наслаждалась этим ощущением, поскольку это означало, что он обнимает ее.

- Ну вот, - сказал он, укладывая ее на постель. Он откинул одеяло, и она легла на мягкую белую простыню. Несмотря на всю мягкость, она все-таки поморщилась, когда ее измученное тело соприкоснулось с матрасом.

- Я знаю, что это больно. - Малкольм сел на кровать рядом с ней и взял ее за руку. Он поцеловал ее запястье, ладонь, каждый пальчик получил по поцелую. Ее костяшки тоже. - Я так горжусь тобой, дорогая.

- Я угодила тебе?

- Больше, чем я могу выразить.

Он поцеловал ее в лоб, веки, губы.

- Оставайся здесь, - сказал он. - Я позабочусь о твоих ранах.

- Ты займешься со мной любовью?

Он улыбнулся, и мягко усмехнулся.

- Всю ночь, - ответил он. - Но сначала я должен позаботиться о тебе. Твое состояние важнее всего остального. И ты знаешь это, не так ли?

Эти слова не казались репликами из спектакля, который они играли. Важна для него? Как? Почему? Она была его шлюхой. Вот и все, не так ли?

- Я важна для тебя? - спросила она.

Он снова поднес ее ладонь к своим губам, закрыл глаза и поцеловал.

- Я очень долго ждал тебя, - ответил он. - И сегодня ты доказала мне, насколько ты особенная. - Он положил ладонь ей на грудь и поцеловал тыльную сторону. - Отдыхай. Ты заслужила.

Мона боялась смотреть на собственное тело, но все равно сделала это. Ей хотелось увидеть то, что видел Малкольм. Подняв голову, она поморщилась. В полосах на бедрах, в пятнах на животе, и завитках на руках и груди она увидела глубокие красные рубцы. Некоторые были ярко-алыми. Другие ржаво-красные с черными или синими основаниями. Она представила, что все ее спина от шеи до колен выглядела приблизительно так же.

То, что она увидела, не ужаснуло ее. По правде говоря, она находила эти рубцы эротичными, потому что Малькольм научил ее видеть поцелуи там, где другие увидели бы раны.

Малкольм поставил деревянный стул рядом с кроватью и поставил на стул миску с водой.

- Только вода, - сказал он. - Теплая вода, не горячая. Лежи спокойно, ради меня.

Она кивнула и положила голову на подушку. Ради него. Он сказал, чтобы она лежала спокойно ради него, и ради него она будет лежать спокойно. Ради него она не шевельнется. Ради него она будет жить и дышать. Для него.

Он поднял руки к своей шее и развязал белый льняной галстук. Он снял его с шеи и, наконец, обнажилась впадина на его шее, впадина, которую она жаждала поцеловать, облизывать и поклоняться. Она улыбнулась от счастья, которого не испытывала годами. Он сложил галстук в плотный квадрат и обмакнул его в чашу с водой. Затем он выжал его, развернул и прижал к одному из кричащих красно-черных рубцов на ее бедрах. Она зашипела сквозь зубы. Но вскоре боль рассеялась, и тепло пронизало ее кожу и проникло в глубокие слои тканей, успокаивая ее вплоть до костей.