Красный дом

Он все правильно рассчитал: пятьдесят шагов бегом, пятьдесят пешком, и так всю дорогу. Тридцать минут, не так уж и плохо. Обещал вернуться через час, но так хорошо разминался, что и думать об этом не хотелось. Еще двадцать минут, а назад он побежит быстрее. Завтра ноги будут адски болеть, зато сейчас он чувствует себя как никогда хорошо. По вершине холма вились тропинки, порывисто дул ветер. Они проходили здесь всего два дня назад, но теперь все ощущалось по-иному. Без людей понятия о размерах стирались, и казалось, что все здесь принадлежит лишь ему.

Черт! Левая нога подвернулась, и Ричард упал, смягчив падение ладонью. Перекатившись на спину, он дождался, пока выцветут мелькающие перед глазами мушки, и посмотрел на саднящую ладонь. Прямо по центру шел рваный порез, уже начавший кровоточить. Прямо как в школе, когда они тормозили на велосипедах и падали с гимнастических лестниц. Ричард медленно сел. Похоже, подвернул лодыжку. Выждав некоторое время, он встал на четвереньки и осторожно поднялся, опираясь только на правую ногу. Попробовал идти, но получалось лишь подскакивать, прихрамывая. Интересно, через какое время он вернется домой? Через полтора часа? Через два? Все будут недовольны.

Атмосферное давление понизилось. Небо побагровело, подул сбивающий с ног ветер – и пейзаж внезапно ожил: деревья пригибались к земле, высокая трава шла волнами, меняя цвет, небо нависло над долиной, будто одеяло. Над холмом вился мешок из-под удобрений. Дребезжали стекла в оконных рамах, стучал и хлопал клапан бойлера. С крыши сорвалась черепица, перелетела через стену сада и вонзилась в землю, став похожей на акулий плавник. В сарае грохотали контейнеры, пытаясь сорваться с удерживающего их троса.

И вдруг словно огромный серый занавес упал с гор на потемневшие поля. В стекла будто мокрым гравием швырнули. Водосток наполнился, и взбурлившая вода хлынула вниз по трубам. Капли стучали по крыше скамейки, по каменным ступеням и «мерседесу». Потоки воды затекали в колесные колеи, текли по дымоходу, шипели на горячем металле трубы, просачивались сквозь старую замазку свинцовых перекладин на окнах и собирались в лужицы на подоконнике. Дождь шел чуть ли не параллельно земле, наглядно демонстрируя силу ветра. Пропали все опорные точки – ни горизонта, ни направлений, дом словно плыл высоко над землей то ли по воде, то ли по воздуху, пересекая и нарушая границы, и Канзас давным-давно остался позади, а суша была где-то далеко-далеко внизу.

Бенджи стоял у окна столовой, зачарованный этим инобытием, и шум внешнего мира в кои-то веки оказался громче и настойчивей шума мира внутреннего. Извилистые ручейки на стеклах делали все за окном похожим на мрамор. Из цветов остался лишь зеленый и серебристый. Перестук капель то усиливался, то затихал, когда огромный занавес из дождевых бусин колебался из стороны в сторону.

Ноев ковчег. «И сказал Господь: я уничтожу мир, потому что люди грешны». Животные шли парами, выстроившись в два ряда, обезьянки и пауки «черная вдова», Яфет и Дафет и Бафет. А все остальные были уничтожены, их словно цунами смыло, машины, стены и деревья несло по улицам, а людей разрывало на части, как в огромной сушильной машине. А затем над землей, на которой лежали раздувшиеся и почерневшие – совсем как в Новом Орлеане – тела, полетел белый голубь… Вдруг что-то темное шмякнулось в стекло рядом с лицом Бенджи, и он убежал, зовя мать.

Доминик стоял в коридоре и наблюдал, как из-под входной двери с шелестом, напоминающим неисправное радио, течет вода. Нужно пойти к Дейзи, сказать ей, что все хорошо, они любят ее и всегда будут любить. Почему он боится это сделать? Он никогда не думал о дочери как о человеке с сексуальными потребностями, и теперь это беспокоило его. Дейзи, Алекс, Бенджи. Их маленькие вехи развития. Вот они впервые сами читают, впервые сами идут в школу. Он вспомнил, как держал на руках малышку Дейзи: крошечные пальчики вцепились в его большой палец, розовые щечки, светлая челочка. Представилось, как ее держит теперь кто-то другой, они оба обнажены, и эти два образа нежности терзали Доминика, словно переезжающие колеса.

Вдруг представился Эндрю на больничной кровати. Рядом, склонив голову, сидит Эми и держит его за руку. Стало стыдно, что он не ответил на ее сообщение. Ни разу в жизни он не решал проблемы, просто отводил взгляд, позволяя остальным делать за него грязную работу. Скрипнула деревянная ступенька, и Доминик обернулся. По лестнице спускалась Дейзи.

– Как ты?

– Чуть лучше. – Она умолкла и положила руку на маленькую металлическую собачку, венчающую стойку перил. – Я просто хотела что-нибудь поесть.

Доминик спрашивал себя, расскажет ли ему дочь о происшествии с Мелиссой, однако она смолчала. Выглядела Дейзи лучше, и он испытал облегчение, решив, что слишком близко принял все к сердцу. Возможно, Мелисса лгала, и ему ничего не нужно предпринимать.