Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольников

У железной калитки проверяет билеты отряд моряков в чёрных бушлатах, затянутых крест-накрест пулемётными лентами. Я вхожу в погребённый под сугробами снега небольшой сквер Таврического дворца. По широкой каменной лестнице мимо прямых беломраморных колонн прохожу в просторный вестибюль, раздеваюсь и по старинным извилистым коридорам, пахнущим свежей краской, направляюсь в комиссию по выборам в Учредительное собрание, где мне выдают подписанный Урицким продолговатый билет из тонкого зеленого картона с надписью: „Член Учредительного собрания от Петроградской губернии“.

Громадные залы дворца наполняются депутатами. Рабочие и работницы, пришедшие по билетам для публики, заранее занимают места на хорах.

В одном из больших залов собираются члены фракции большевиков. Здесь встречаю членов ЦК Сталина и Свердлова. <…>

В ватном пальто с барашковым воротником и в круглой меховой шапке с наушниками быстрой походкой входит Ленин. На ходу раскланиваясь и торопливо пожимая руки, он застенчиво пробирается на своё место, снимает пальто и осторожно вешает его на спинку стула.

От зимнего солнца и ослепительно сверкающих за окнами мягких сугробов снега в комнате необычно светло.

Яков Михайлович Свердлов в чёрной лоснящейся кожаной куртке, положив на стол теплую меховую шапку, открывает заседание фракции…»

Рассказ Фёдора Раскольникова, как видим, старается тщательно следовать исторической правде, придерживаясь не только хроники революционных событий, но и достоверности описания предметов быта и одежды. Речь в рассказе идёт о проведении Учредительного собрания, которое большевики считали целесообразным распустить и не томить зря караул. Иначе эта депутатская «болтология» может длиться до бесконечности, о чём рассказывает Раскольников:

«Старчески трясущейся рукой Швецов берётся за колокольчик и неуверенно трясёт им. Эсеры хотели открыть Учредительное собрание независимо от Советской власти. Напротив, нам было важно подчеркнуть, что Учредительное собрание открывается не путём самопроизвольного зачатия, а волею ВЦИКа, который отнюдь не намерен передавать „учредилке“ свои права хозяина Советской страны.

Видя, что Швецов всерьёз собирается открыть заседание, мы начинаем бешеную обструкцию: кричим, свистим, топаем ногами, стучим кулаками по тонким деревянным пюпитрам. Когда все это не помогает, мы вскакиваем со своих мест и с криком „долой!“ кидаемся к председательской трибуне. Правые эсеры бросаются на защиту старейшего. На паркетных ступеньках трибуны происходит лёгкая рукопашная схватка. Швецов растерянно звонит в колокольчик и беззвучно, беспомощно шевелит бледными трясущимися губами. Своим шумом мы заглушаем его слабый старческий голос. Вдруг рядом с осанистым рыхлым Швецовым на председательском возвышении вырастает узкоплечий и худощавый Свердлов в чёрной кожаной куртке. С властной уверенностью берёт он из рук оторопевшего старца светлый никелированный колокольчик и осторожным, но твёрдым жестом хладнокровно отстраняет Швецова.

Неистовый шум, крики, протесты, стук кулаков по пюпитрам несутся со скамей взволнованных эсеров и меньшевиков. Но Свердлов, как мраморный монумент, с невозмутимым спокойствием застыл на трибуне и с вызывающей насмешкой глядит на противников сквозь крупные овальные стёкла пенсне. Он хладнокровно звонит в колокольчик и делает широкий повелительный жест худой волосатой рукой, безмолвно призывая собрание восстановить тишину. Когда постепенно шум смолкает, Свердлов с необыкновенным достоинством, громкой и внятной октавой на весь зал возглашает:

— Исполнительный комитет Советов рабочих и крестьянских депутатов поручил мне открыть заседание Учредительного собрания. <…>

На правых скамьях кто-то хихикнул. Яков Михайлович, смерив его уничтожающим, презрительным взглядом, повышает голос:

— Мы не сомневаемся, что искры нашего пожара разлетятся по всему миру, и недалёк тот день, когда трудящиеся классы всех стран восстанут против своих эксплуататоров так же, как в Октябре восстал российский рабочий класс и следом за ним российское крестьянство!

Как стая перелётных белых лебедей порывисто взметается к небу, так вырываются у нас восторженные аплодисменты…»

Как видим, в холодную полудокументальную казённую публицистику вдруг врывается яркая, образная, почти поэтическая метафора, выдающая в Раскольникове, за прячущимся революционером, флотоводцем и дипломатом, самого что ни на есть настоящего писателя, мастера художественного слова.

И дальше Фёдор продолжает свою историю: