Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольников

В сложной динамике короткой и потрясающе неожиданной сцены отражались и мрачный автоматизм, с которым изменивший революции Конвент выносил своему недавнему любимцу смертный приговор, и страх депутатов, и поспешность, с которой они торопились выразить наигранное единодушие.

На следующий день после премьеры Горький послал Раскольникову свои критические замечания на пьесу, присланную ему давно, но с ответом на чтение которой он затянул:

«Она показалась мне тяжеловатой, несколько перенасыщенной словами, а характеры в ней недостаточно чётко оформлены. Посему я бы посоветовал Вам посмотреть на пьесу как на чужую и „проработать“ её: кое-где сократить, а главное подчеркнуть различие характеров отношением героев к быту, к внешним мелким фактам бытия. Человек ловится на мелочах, в крупном можно притвориться, мелочь всегда выдаст истинную „суть души“, её рисунок, её тяготение».

Отзывы о спектакле были противоречивыми. В театральных кругах «спектакль не имел успеха. Оставалось впечатление, что автор пьесы был озабочен в большей степени отображением политической ситуации, исторической обстановки, в какой действовал его герой, нежели драматургическим построением театрального зрелища. Тем не менее, спектакль шёл, вызывал разговоры и пересуды».

Надо сказать, что подобный страх владел в те годы и большинством граждан России, находившихся под постоянным надзором неусыпных карательных структур. При этом органы НКВД вели наблюдение не только за ненадёжными с точки зрения их политических позиций людьми, но и за облечёнными полным доверием самого «отца народов». И по этому случаю известный в то время бард революции Демьян Бедный (Ефим Алексеевич Придворов) однажды рассказал Фёдору Фёдоровичу Раскольникову, находясь у него в гостях, тревожащую его следующую историю.

Одно время Сталин приблизил к себе поэта, и тот сразу же стал всюду в большой чести. В то же время в круг близких друзей Демьяна затесался некий субъект, основатель Правительственной библиотеки Кремля, работник аппарата ВЦИК, помощник секретаря Президиума ЦИК Союза ССР Авеля Енукидзе, красный профессор Михаил Яковлевич Презент. Эта личность была приставлена для слежки за Демьяном. Презент вёл свой ежедневный дневник, где записывал все разговоры с Бедным, беспощадно их перевирая.

В один из дней Иосиф Виссарионович пригласил Демьяна Бедного к себе обедать.

«Он знает, что я не могу терпеть, когда разрезают книгу пальцем, — говорил Демьян Раскольникову. — Так, представьте себе, Сталин взял какую-то новую книгу и нарочно, чтобы подразнить меня, стал разрывать её пальцем. Я просил его не делать этого, а он только смеётся и продолжает нарочно разрывать страницы».

Возвратившись домой от Сталина, Демьян рассказывал, какую чудесную землянику подавали только что у него на десерт. И Презент записал: «Демьян Бедный возмущался, что Сталин жрёт землянику, когда вся страна голодает».

Этот дневник Презента был доставлен «куда следует», и с этого времени началась опала Демьяна. Гадостей и оскорблений в свой адрес Сталин не прощал никому.

Сам Михаил Яковлевич ещё недолго домысливал наблюдаемые им в жизни ситуации, 11 февраля 1935 года он был арестован по «кремлёвскому делу» и, спустя немногим более трёх месяцев, умер в тюремной больнице. А поэт пролетариата Демьян Бедный прожил ещё до 1945 года, а потом внезапно умер. От страха. «У него во всех президиумах было своё постоянное место, куда он и шёл привычно, — писала в книге „Расстрел через повешение“ Валерия Ильинична Гордеева. — И вдруг что-то изменилось. Только, было, направился он на своё обычное место во время очередного торжества, как Молотов, недобро сверкнув стёклышками пенсне, спросил его ледяным голосом: „Куда?!“ Испугавшись, Демьян долго пятился от него задом, как гейша, потом кое-как доплёлся до дома и умер. Об этом поведала его родная сестра».

Фёдор Фёдорович Раскольников ко многим советским писателям относился, можно сказать, по-дружески, печатая их произведения в своих журналах и поддерживая их творчество. Хорошо он относился и к известному прозаику Илье Григорьевичу Эренбургу, уважая его личность и творчество, и поэтому, став редактором «Красной нови», он тут же предложил ему «социальный заказ»: речь шла о серии литературных репортажей из Германии, Чехословакии и Польши. Так что весь 1927 год проходил у Эренбурга под лозунгом: «Лезь, Илья, лезь!», — и вот ему представилась уникальная возможность «пролезть» в ряды официально признанных советских писателей. Неужели в Москве вспомнили, что имеют дело с талантливым журналистом, автором «Лика войны»? Как бы там ни было, предложение это как нельзя более кстати: измученный долгим бездействием, Эренбург готов к новым приключениям: у него появился шанс стать советским Альбером Лондром и послужить правому делу…