Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольников

А в 1930 году, будучи в то время одним из руководителей советского искусства, Фёдор Фёдорович начал своё предисловие к изданию книги Эренбурга «Визы времени» с того, что «в отличие от буржуазных писателей, которых мы вовсе не принимаем, Илью Эренбурга наряду с попутчиками мы принимаем „отсюда и досюда“». И в то же время он за наличие у него немарксистского подхода упрекал Эренбурга в своём предисловии за то, что «основной недостаток книги заключается в стремлении Эренбурга разгадать метафизическую „душу“ каждой нации вместо изучения своеобразных экономических условий, определяющих нравы, обычаи, политический строй, философию и культуру данной страны. Эренбург придерживается устарелой теории национальных характеров».

Машинная культура, машинный человек и сама по себе машина — всё это для Ильи Эренбурга представляло собой наваждение капитализма, мёртвую цивилизацию. Наибольшую же ценность и интерес представляла в его понимании абстрактная «культура» — некая духовная аура, соединяющая архитектурный облик городов и деревень с «душой народа». Несмотря на то, что Эренбург немало внимания отдавал изучению экономических условий, национальный характер для него всё-таки оказывался намного важнее.

Анализируя книгу Ильи Эренбурга «Виза времени», Фёдор Раскольников в своём предисловии к ней указывал советскому читателю на причины серьёзнейших недостатков в его творчестве: «Продолжительный отрыв от страны, охваченной энтузиазмом строительства и неутомимо закладывающей фундамент величественного здания социализма, не может пройти безнаказанно для писательской психики».

Вся деятельность Фёдора Фёдоровича показывает, насколько разносторонним был его талант: он и флотоводец, и дипломат, и партийный деятель, и литератор, и переводчик иностранных стихов. И чем бы он ни занимался, какое бы задание партии ни выполнял, всегда и во всём проявлялась его глубокая марксистско-ленинская убеждённость, революционная стойкость, большевистская страстность и высокая партийная выдержанность.

Глава девятая. Тайны литературы

Фёдор Фёдорович Раскольников упорно и много работал над созданием нового жанра художественной прозы — ленинской мемуаристики. Очерки «Потерянный день» и «Гибель Черноморского флота» были наиболее отделанными вариантами этого нового жанра. Как всякий писатель, Раскольников стремился к литературному совершенству. План таких рассказов художественной прозы со всей ответственностью мемуариста он вынашивал давно, ещё в Кабуле он обсуждал их в письмах к Бонч-Бруевичу, предполагая дать своему сборнику название, соответствующее его морской идее: «Кильватерная колонна». Но по совету Бонч-Бруевича изменил его на более традиционное: «Записки мичмана Ильина». Раскольников искренне радовался этой книжке, положившей, по его мнению, начало его необычной мемуаристики.

(Однажды в московских архивах обнаружилось несколько удивительно тёплых писем, которыми обменивались Фёдор Фёдорович Раскольников и Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. В одном из них Раскольников сердечно поздравляет Бонч-Бруевича с его днём рождения и выражает надежду, что ещё поздравит его и с 70-летием. В ответ Бонч-Бруевич пишет: «Я очень болею, мне 62 года, весь год я почти не работал, лежал и только сейчас начинаю мало-помалу что-то делать. Долго жить не собираюсь, в крови появился сахар, а это — грозный признак. Я не строю, Фёдор Фёдорович, никаких иллюзий». С этим грозным сахаром в крови Бонч-Бруевич дожил ещё до 82 лет, пережив своего корреспондента на целых 16 лет.)

Создаваемые Раскольниковым в это время произведения не имеют в себе какого-либо чётко обозначаемого жанра, скорее всего, они представляют собой что-то среднее между публицистической зарисовкой, литературным очерком и рассказом. Именно таким выглядит его «Рассказ о потерянном дне», в котором соединяются элементы литературной художественности и исторической публицистичности. Фёдор Раскольников пишет в этом рассказе:

«Как заунывный осенний дождь, льются в зал потоки скучных речей. Уже давно зажглись незаметно скрытые за карнизом стеклянного потолка яркие электрические лампы. Зал освещён приятным матовым светом. Всё больше редеют покойные мягкие кресла широкого амфитеатра; члены Учредительного собрания прогуливаются по гладкому, скользкому, ярко начищенному паркету роскошного Екатерининского зала с круглыми мраморными колоннами, пьют чай и курят в буфете, отводят душу в беседах.

Нас приглашают на заседание фракции…»

Или вот ещё из этого же очерка (или рассказа):

«Под широким стеклянным куполом Таврического дворца в этот ясный морозный январский день с раннего утра оживлённо суетились люди. Моисей Соломонович Урицкий, невысокий, бритый, с добрыми глазами, поправляя спадающее с носа пенсне с длинным заправленным за ухо чёрным шнурком и переваливаясь с боку на бок, неторопливо ходил по коридорам и светлым залам дворца, хриплым голосом отдавая последние приказания.