Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольников

В августе 1938 года, избегая иезуитских призывов НКВД срочно явиться в Москву для получения нового назначения, в Париж приезжает Фёдор Фёдорович Раскольников, который в двадцатые годы редактировал журнал «Красная новь», где он опубликовал первые «советские» статьи Ильи Эренбурга. После того, как советский посол во франции Яков Суриц, к которому в отчаянье обратился Раскольников, тут же приказывает ему немедленно возвращаться в СССР (мол, ничего тебе не будет, так что не бойся), Фёдор приходит к Эренбургу.

Сегодня неизвестно, что именно сказал Эренбург Раскольникову (да и кто мог это знать, кроме самого Эренбурга?). Но мог ли Илья Григорьевич посоветовать Фёдору не возвращаться в Москву? Ведь произнести такие слова, это значило — подвергнуть себя страшному риску, самостоятельно положить свою голову под топор. Не исключено, что он повторил Фёдору те же самые слова, которые сказал ему накануне Яков Суриц, но в таком случае, почему он сохранил свою беседу с Раскольниковым в тайне — тоже неясно…

Так или иначе, Раскольников решил остаться во франции и через парижское агентство новостей обратился к Сталину с открытым письмом: «Ваша безумная вакханалия не может продолжаться долго. <…> Рано или поздно советский народ посадит Вас на скамью подсудимых как предателя социализма и революции, главного вредителя, подлинного „врага народа“, организатора голода и судебных подлогов».

Но до опубликования этого страшного письма пройдёт ещё несколько тревожных и томительных недель, а то и месяцев…

В Париже Фёдор Фёдорович волей-неволей сошёлся с соотечественниками и сам не заметил, как оказался среди тех самых «белогадов», уничтожение которых считал главной заслугой своей жизни. Очень оказались приятные и душевные люди, а с некоторыми даже было занятно вспомнить былые сражения, узнать, как это выглядело с другой стороны. По негласному уговору они не касались только одной колкой темы: проклятых расстрелов, которых достаточно было на совести и у одной, и у другой стороны. Мёртвых уже не поднять, вспоминать — стыдно, а от ответа всё равно никуда не скроешься.

На удивление, эмигранты — и «беляки», и «революционеры» — или во Франции одной общиной, вместе тянули нелёгкую долю изгнанников и только иногда едко иронизировали друг над другом. Раскольникову они помогали, чем могли, и даже сочувствовали, называли его жертвой сталинского произвола. С эсэром Ильёй Исидоровичем Фондаминским-Бунаковым, редактором журнала «Современные записки», у Фёдора Фёдоровича установились особенно доверительные отношения. В 1918 году, после того, как большевики разогнали Учредительное собрание, Фондаминский-Бунаков скрывался на Волге, в Костромской губернии. Однажды судьба свела их на пароходе, куда Раскольников явился с обыском. Фёдор знал бывшего комиссара Временного правительства в лицо, но сделал вид, что не заметил, и отвернулся. За это Фондаминский был до сих пор благодарен Раскольникову и искренне предлагал ему помощь, хоть сам жил отнюдь не в роскоши.

«…Мне помощь не требуется, — ответил Раскольников. — А вот жене и дочери помогите, если понадобится. Меня могут убить, и тогда они останутся совсем одни…

— Вы ИХ опасаетесь? — поинтересовался Фондаминский, не упоминая вслух чекистскую зарубежную агентуру: так было принято среди эмигрантов.

— Я не опасаюсь, я знаю, — ответил Фёдор Фёдорович. — Меня в живых не оставят! Но кое-что сделать я ещё успею, и как следует вмажу этому усатому мерзавцу!.. За себя, за Лару Рейснер, за её семью, за всех, кого его проклятый режим лишил жизни, чести или доброго имени.

— Благородно, Фёдор Фёдорович, — похвалил его Фондаминский, без особого, впрочем, восторга. — Поздновато, правда… Но „спасён будет и пришедший в последний час“!..»

Раскольников продолжал испытывать колебания в вопросе о своём возвращении в Советский Союз и даже направил 18 декабря 1938 года Сталину униженное и льстивое письмо, в котором, в частности, говорилось: «Дорогой Иосиф Виссарионович! После смерти товарища Ленина мне стало ясно, что единственным человеком, способным продолжить его дело, являетесь Вы. Я сразу и безошибочно пошёл за Вами, искренне веря в Ваши качества политического вождя и не на страх, а на совесть разделяя и поддерживая Вашу партийную линию».

В начале 1939 года неожиданно умер сынишка Фёдора, заразившийся где-то энцефалитом. Много дней после похорон сына они не могли опомниться, не в силах были заставить себя заняться делами, всё валилось из рук. Теперь они не расставались ни на минуту. Фёдор не мог оставить Музу одну в квартире, здесь всё было полно памятью о сыне: игрушки Феденьки, его посуда, рубашонки — всё было ещё на виду. С утра уходили из дому, долгими часами бродили по Парижу и без конца говорили, говорили о сыне…