«Была ясная солнечная погода, когда под конвоем финских солдат, в сопровождении англичанина и датчанина, с чемоданом в руках мы проходили путь от финской пограничной станции к Белоострову, — писал позже Фёдор Раскольников. — Вот, наконец, показался Белоостровский вокзал с огромным красным плакатом, обращённым в сторону Финляндии: „Смерть палачу Маннергейму!“, — и впереди обрисовался небольшой деревянный мостик с перилами через реку Сестру. На советской стороне я увидел развевающиеся по ветру ленточки красных моряков. Медные трубы оркестра ярко блестели на солнце. Коренастый финский офицер, руководивший церемонией обмена, вышел на середину моста. Советский шлагбаум тоже приподнялся, и оттуда один за другим стали переходить в Финляндию английские офицеры. Первым прошёл майор Гольдсмит, офицер королевской крови, глава английской кавказской миссии, арестованный во Владикавказе. Он с любопытством разглядывал меня, по-военному взял под козырёк. Я приподнял над головой фетровую шляпу и слегка поклонился. Когда восемь или девять английских офицеров перешли границу, наши моряки запротестовали. Они потребовали, чтобы я был немедленно переведён на советскую территорию. Но финны упрямились. Они тоже не доверяли нашим. Было решено поставить меня на середину моста, с тем что, когда от нас уйдет последним англичанин, я окончательно перейду границу. Едва я вступил на мост, как наш оркестр громко и торжественно заиграл „Интернационал“, финские офицеры, застигнутые врасплох, растерялись и не знали, что им делать. На счастье, их выручили из беды англичане. Те, словно по команде, все, как один, взяли под козырёк. Безмерная радость охватила меня, когда после пяти месяцев плена я снова вернулся в Социалистическое Отечество. Я поблагодарил моряков за встречу. На вокзале наши пограничные красноармейцы попросили меня поделиться своими впечатлениями, и я с площадки вагона произнёс небольшую речь о международном положении…»
Два года назад Фёдор Фёдорович встречал здесь возвращавшегося из эмиграции в Россию Владимира Ильича Ленина. А теперь на той же самой станции Белоостров он сам, возвращаясь из пятимесячного английского плена, был обменян на семнадцать британских офицеров, находившихся в то время в плену в российской тюрьме. Двадцать пятого мая Лариса Рейснер отправила по этому поводу юзограмму товарищу Зофу: «Сегодня выезжаю в Петроград, везу англичан на обмен Раскольникова, приготовьте помещение для английской миссии — 17 человек, желательно изолированное для всех мер предосторожности, и помещение для охранного отряда 20 человек».
И сегодня этот обмен состоялся.
Было это 27 мая 1919 года, и активное усилие в его освобождении из английского заточения принимали его жена Лариса Михайловна Рейснер и Лев Давидович Троцкий. Но окончательное слово было, как всегда, за товарищем Лениным, и он предложит англичанам обменять Раскольникова на пленных морских офицеров — великий вождь уважал жизни своих верных соратников. И Фёдор, и Лариса пройдут школу свирепой жестокости презрения к человеческой жизни, когда своих же красноармейцев, струсивших или просто растерявшихся, они (или при них по их приказу) расстреливали безжалостно, «как собак резанных», опричники товарища Троцкого в кожанках. Но вместе с тем, они были не чужды и любви, долетело ведь одно письмо из Брикстонской тюрьмы от Раскольникова до Ларисы, это было ещё 22 января: «Дорогая моя, любимейшая Ларисочка! Шлю тебе жаркий привет из далёкого пасмурного Лондона…» Хотя нахождение в те годы в Лондоне, даже в такой тюрьме, как Брикстонская, было отнюдь не отдыхом…
А после возвращения Фёдора Раскольникова из плена в Россию он оказался окружённым густым ореолом романтической славы. Сергей Есенин не скрывал своего удовольствия от встречи с ним и от того, что «сам» Раскольников восхищается его стихами и взял его книгу с собой на фронт, вспоминал друг поэта — Рюрик Ивнев. Именно он и рассказал в своём очерке вскоре после возвращения Раскольникова из Англии о его знакомстве в Москве с поэтом Сергеем Есениным:
Гостиница «Люкс» на Тверской отведена для приезжих ответственных работников, но в виде исключения в неё временно поселили руководящих деятелей Москвы, которым жилу-правление не подыскало подходящей квартиры.
Около восьми вечера мы подошли к одному из номеров четвёртого этажа. Постучали. Ответа не последовало.
— Раз он хотел меня видеть, — сердито произнёс Сергей, — надо было прийти днём.
— Но он приглашал вечером, — ответил я. — Назначил, когда? В восемь часов.
— Мало ли что! Времени у него не хватает. Пришли бы днём, было бы лучше.
— Серёжа, ты рассуждаешь, как ребёнок!
— А ты — как чиновник! — огрызнулся Есенин.
— Довольно дурить. Постучим ещё раз.
Со свойственной деликатностью стучу в дверь. Ответа нет.
— Разве так стучат! — воскликнул Сергей.
— Иначе не умею! — я рассердился. — Не нравится, стучи сам.
— Если я начну стучать — дверь треснет, — улыбнулся Есенин. — Ты мне скажи, как было дело? Он действительно хотел меня видеть?