Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольников

Ну, а Итин на рубеже революции учился в институте и университете и слушал лекции известного юриста — профессора Михаила Андреевича Рейснера. Его, студента, охотно принимали в доме Рейснеров, он стал другом дочери профессора — Ларисы Рейснер, которая к тому времени уже опубликовала пьесу в одном из альманахов. Вместе с Ларисой Вивиан посещает кружок Л. И. Петражинского, приобщается к литературному обществу Петербурга-Петрограда. Он пишет свою первую повесть «Открытие Риэля». Здесь — и «блоковская девушка», и пастор, и остров в Тихом океане… Лариса Рейснер отнесла повесть в редакцию журнала «Летопись», который редактировал Максим Горький. Повесть была одобрена и принята в печать, но революционные события перевернули обычный ход вещей, журнал закрылся, а рукопись пропала.

После октября 1917 года Наркомат юстиции, в котором начинает работать Итин, переезжает из Петрограда в Москву. Из Москвы он пишет Ларисе Рейснер:

«Милая Лери! Я не помню, когда мы виделись в последний раз. У Вас были очень далёкие глаза и почему-то печальные, и это казалось мне странным, так как юноши не верят Шопенгауэру, что счастья не бывает. Сегодня Екатерина Александровна сказала мне, что Вы больны, опасно больны, и волны её беспокойства передались мне и не утихают, как волны неаполитанской баркароллы в моём сознании и в Вашем. Екатерина Александровна сама такая бледная, такая озабоченная сновидениями жизни или тем, что они по необходимости преходящи, что стала совсем пассивной и утомлённой, словно мир навсегда замкнулся красным, раздражающим коридором грязноватого отеля. Я спокоен, моя воля пламенеет больше, чем когда-либо, потому что я мало думаю о настоящей жизни, но я не знаю, как мне передать моё настроение. Будем выше… Ах, ещё выше!

Я живу в прекрасном доме, среди сети переулков. Шестой этаж, дали полей, чистота, свет, тишина. Мы все любим большой покой и большие бури. Сейчас я культивирую то, что можно вспомнить только из Сыкун-Ту. Когда я бываю в Третьяковской галерее, я всегда открываю что-нибудь новое, никем незамеченное, но такое, после чего невозможно и скучно смотреть на другие картины…

В Комиссариате всякие дрязги. В той Австралии, о которой мы так недавно мечтали, есть какие-то удивительные муравьи. Если разрезать насекомое на две части, то обе половинки начинают яростно сражаться друг с другом; так повторяется каждый раз, в течение получаса. Потом наступает смерть. Весь мир походит сейчас на такого муравья… Я страдаю только от одного: где бы мне найти друзей воодушевлённых, одиноких или хотя бы только жадных, презирающих гнусное равенство! Что теперь говорят про людей! N — комиссар, X — большевик, Z — контрреволюционер. Это всё: пусто.

Я надеюсь, Вы скоро поправитесь и вернётесь, и мы будем встречаться. Целую Вашу руку. Вивиан».

Письмо датировано: 16 февраля 1918 года. Летом того же года Вивиан Итин едет в Уфу, к своим родителям и навстречу своей печальной судьбе. Война помешала ему вернуться в столицу, и его жизненная дорог повернула в сторону Сибири. После долгих скитаний в 1934 году он стал ответственным редактором журнала «Сибирские огни», а также председателем правления Западно-Сибирского объединения писателей. А ещё он был делегатом Первого съезда Союза писателей СССР. В журнале «Сибирские огни» печатались главы его незаконченного романа «Конец страха». Лариса Рейснер нашла рукопись его повести «Открытие Риэля» и пересылает её ему, а он переделывает её в роман «Страна Гонгури» и издаёт на газетной бумаге.

За эти пролетевшие годы Вивиан женился, и у него родилась дочь, которую он назвал в честь промелькнувшей над его жизнью красавицей по имени Лариса…

А 30 апреля 1938 года Итин был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Японии. Постановлением «тройки» УНКВД Новосибирской области он был 17 октября этого же года приговорён к расстрелу, и не позднее 22 октября этот приговор был приведён в исполнение…

А у Ларисы осталось такое стихотворение:

Прощай, Пьеро! Довольно слёз и грима,
Ночь отошла и день проходит мимо.
На двери сломанный засов,
И трезвый холод утренних часов
Проник в подвал светло, неумолимо.

Всё-таки Гумилёв напрасно считал Ларису слабой поэтессой. Некоторые её строчки останутся в русской поэзии надолго…

* * *