Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком

В 1936-м она последовала в Испанию за своим любовником Уоллесом Бартоном, моряком и ветераном Иностранного легиона, славившимся неуправляемым норовом. Уоллес – вот она, дурная беллетристика – брат-близнец журналиста Уилбура Бартона, уханьского любовника Милли: в 1927-м они вместе угодили в пекинскую тюрьму.

Сотрудничество с Times, Assoсiated Press и United Press Беннетт совмещала со службой в республиканском Министерстве печати и пропаганды: американский консул в Валенсии считал ее «лучшим шпионом испанского правительства».

Отменный стрелок, Бартон страстно отдавался то ли военному спорту, то ли разновидности отсроченного самоубийства – дуэлям с франкистскими снайперами. 15 сентября 1937-го фашисту повезло всадить янки пулю меж глаз. Уже 1 декабря Беннетт вышла замуж за другого интернационалиста – Хенсфорда Эмли, дважды раненного и признанного инвалидом. Через месяц они вернулись в его родную Калифорнию, где – с помощью Хеллман и других голливудских левых – собирали деньги для Испании. ФБР, шагу не дававшее ступить интербригадовцам (у Эмли по прибытии в Нью-Йорк конфисковали паспорт), считало Милли опаснее Эмли. Когда в 1949-м несчастный случай унес мужа, литературные занятия не смогли притупить боль Беннетт: в 1956-м она добровольно легла в психиатрическую лечебницу (где затеяла выпуск газеты), откуда вышла лишь для того, чтобы умереть (1960).

* * *

Параллельно сметающему все преграды потоку безработных нарастает полноводный ручеек «работников культуры».

Стеффенс и Драйзер – это были «отцы», прогрессисты старой закваски и проповеднического темперамента. Брайант, Истмен, Рид, Стронг, родившиеся в 1885–1893 годах, – их «дети», свидетели заката социал-демократии, американские большевики.

Пришла очередь «внуков».

Среди них – 29-летняя Джоан Лондон, дочь Джека. Она тоже литератор, но (за исключением биографии отца) тратила себя по мелочам: романы-фельетоны, лекции о феминизме, социально окрашенные (действие происходило в порту Сан-Франциско) криминальные рассказы под псевдонимом, речи для политиков. В Голливуде она работала секретарем, ассистенткой сценариста. В Москве жила с 1930-го по 1934-й, пока длился брак с переводчиком Чарльзом Маламутом.

В США Джоан вернулась убежденным «большевиком-ленинцем», как называли себя троцкисты, и вступила в переписку с самим Стариком – Троцким, как раз нашедшим приют в Мексике. Она отправила ему экземпляр отцовской «Железной пяты» (1908), антиутопии об олигархической диктатуре в Америке XXVII века, и получила ответ. Троцкий этот роман прежде не читал, а прочитав, нашел Лондона сущим троцкистом:

Дорогой товарищ! ‹…› Рост богатства и могущества на одном полюсе, нищеты и страданий – на другом; накопление социальной ненависти и ожесточения; неотвратимая подготовка кровавых катаклизмов – все эти вопросы Джек Лондон прочувствовал с такой неустрашимостью, которая снова и снова заставляет с изумлением спрашивать себя: когда это написано? Неужели до войны?

Надо особо выделить ту роль, которую Джек Лондон отводит в дальнейших судьбах человечества рабочей бюрократии и аристократии. Благодаря их поддержке американской плутократии удается не только разгромить восстание трудящихся, но и удержать свою железную диктатуру в течение трех следующих столетий. Не будем с поэтом спорить насчет срока, который не может не казаться нам чрезмерно долгим. ‹…› Художник ‹…› оперирует столетиями, чтобы измерить тираническую волю эксплуататоров и изменническую роль рабочей бюрократии. ‹…›

Читая, не веришь глазам: ведь это же картина фашизма, его экономики, его государственной техники, его политической психологии!

В конце 1940-х, уберегая близких от давления и шантажа ФБР, Джоан посвятит себя созданному ею в Сан-Франциско книжному магазину.

Кинотеатральная молодежь, как правило, питала к СССР не столько политический (что сближало «внуков» с «экономически-эсхатологическими» экспатами), сколько эстетический интерес, имевший свойство переходить в экстатический. Они наследовали не столько Риду, сколько Дункан, первой увидевшей в революционной России территорию, на которой воплотимы не только политические, но и эстетические утопии:

Я оглядывалась с презрением и жалостью на все старые установления и обычаи буржуазной Европы, которые я покидала. Отныне я буду лишь товарищем среди товарищей. ‹…› Прощай, неравенство, несправедливость и животная грубость старого мира, сделавшего мою школу несбыточной!

Другое дело, как эволюционировал их эстетический интерес. Вот, например, Бурк-Уайт, в огне не горевшая и в воде не тонувшая.

Женщину, которая шла на дно Средиземного моря на торпедированном судне, которую, выброшенную на арктический остров, расстреливали пулеметы люфтваффе, побывавшую в Москве под бомбами, выжившую в вертолете, рухнувшем в залив Чесапик, в редакции Life знали как Неистребимую Мэгги.