Красный парфюмер. Новое дело Егора Лисицы

Когда я вернулся, корпус еще не спал, лишь кое-где раздавался храп, но большинство обитателей разговаривали, ужинали, сидели, уткнувшись в газеты или перекидываясь в карты. Жили мы здесь неполных два месяца, а уже казалось, что пару лет. Импровизированная лекция Носа на фабрике все не шла у меня из головы. И, прислушавшись к запахам, я понял, что и здесь есть своя обонятельная печать. Пахло людскими пожитками, сапогами, табаком, самоварной гарью, казанским мылом, керосином, спиртом. Кинув пиджак на свою койку, а точнее, на дощатые нары, прикрытые матрасом, я прихватил книгу из стопки на полу и поднялся на крышу. Но уже почти совсем стемнело. Глупо было пытаться читать. И я сидел, смотрел на высокую слепую стену здания справа, на геометрические квадраты домов внизу, пожеванные солнцем крыши. Непривычно было после степи, что глаз все время натыкается на препятствие. В плотном, со свинцовыми тенями небе силуэтом чудовища апокалипсиса завис грузный цеппелин.

– Вот судьба нам, Егор! – услышал я голос Репы, он поднялся ко мне. – Сейчас в столице работаем! После ты мечту исполнишь – будет у нас в милиции все передовое. А главное – метОда! Везде рост и развитие. Вскоре и мировую революцию увидим! Товарищи в штатах Америки бастуют, со дня на день поддержат нас! С Китаем опять же налаживаем отношения.

Репа регулярно читал газеты и посещал собрания всегда, когда мог. Энтузиазм Васи, сына горничной, потерявшего глаз на гражданской и истово верующего в пламя мировой революции, со дня знакомства вызывал у меня уважение пополам с восхищением. Сам я, боюсь, не был способен на подобную искреннюю веру.

– На папке из кабинета Кулагина есть отпечатки, кроме его собственных, – заметил я.

– Да ну! – Вася присвистнул, я махнул ему, чтобы садился рядом.

Он устроился на железных перилах, спиной к пейзажу. Из-за крыш давно совалась луна, силясь подняться повыше. Собаки в огородах угомонились. Тихо, как на сельской улице.

– Вообще, снять отпечатки с предметов в кабинете, а главное, идентифицировать их – та еще задача. Уборщица там аккуратная. Да и народу у Кулагина бывало немало.

– Не томи.

– Интересна та самая папка. По словам Зины, да и других, он ее в чужие руки не передавал. И дома не оставлял. Тем не менее, кроме хороших отпечатков пальцев самого Кулагина, найдены еще одни. Секретаря Зины.

– Ага!

– Признаться, есть и еще, но смазаны, не определить чьи.

– А ты на Демина думал? Он вертлявый, из-под стоячего подошву вырежет. Догадался бы, может, стереть отпечатки, если бы полез смотреть.

– Сомнительно, что так уж умен.

Обыватели тогда мало или совсем ничего не знали о таком методе, как отпечатки. Разве что интересовались сугубо криминальной хроникой.

– Да! – вспомнил я. – Тут всплыло кое-что, с женой бы директора переговорить.

Коротко я пересказал Васе мой визит во флигель. Не удержался при этом от замечания, что подход к связям у директора был вполне пролетарский, различий в социальном положении своих дам он не делал. Вася фыркнул, скрыв смешок, и тут же разочаровал меня. Оказалось, милиционеры уже встречались с женой Кулагина! Их, правда, интересовали ее знакомства в связи с работой фабрики. Установили, что с мужем она общение прекратила. На всякий случай проверили алиби – была на службе, а после дома, неотлучно.

– Давайте, что ли, спать? – предложил я, поднимаясь, – утром мне нужно еще раз осмотреть кабинет Кулагина.

Утро в общей комнате корпуса всегда начиналось рано. Наши койки были огорожены занавеской, по верху которой прицеплен лозунг с облупившимися буквами: «Революция не заканчивается, она только начинается. Защитите ее!» Но и занавеска, и суровый лозунг – слабая защита от утренней суеты, звона, шагов, голосов, шипения воды, набираемой из общей колонки во дворе. Как раз выпала моя очередь таскать воду, чтобы умыться, побриться, но, главное, поставить чай. В нашем закутке помещались четверо. Я, Репа, пожилой, из косопузых, рязанец и молодой парень из недавно созданного в узбекском Ташкенте отдела уголовного розыска. Парадоксально, но узбекский сыщик носил прозаичные русские имя и фамилию – Миша Зинкин. У Миши был самовар-походник на четырех тонких паучьих ногах, мятый, но безукоризненно начищенный. Рязанец, до революции и службы в милиции, занимался «изящным промыслом». Разводил канареек. По утрам он свистел птичьим голосом (цви, цви, как натуральный кенар) арии из опер вперемешку с шансонетками и любил рассудить о том, что «корову в дом не купишь, а хорошую птицу непременно!»

Кое-как побрившись, я свернул полотенце, сунул под мышку. Хвойный душок одеколона вернул мысли к мертвому Кулагину. Запах в его кабинете… Но тут я отдернул занавеску, и жирный дух жарящейся на сале картошки заполнил комнату, вытеснив все. Завтрак был шикарным – картошка с накрошенным на нее крутым яйцом. Домовитый Миша Зинкин уже нарезал хлеб, заварил в стаканах чай. Пир богов! Наскоро позавтракав и всячески торопя Репу, я выскочил на улицу. Там мурашки поползли за воротник. Свежо. Внизу улицы держался легкий туман, дома размыты…

17. Летучий пленник