Красный парфюмер. Новое дело Егора Лисицы

Сын Кулагина был прав, покойный директор на самом деле выселил жену – отправил ее на дальнюю окраину, сослал в монастырь. Буквально. Дом оказался частью монастырского подворья. Бывший настоятельский корпус, двухэтажный и крепкий, с палисадником. После 17-го года подворье со всеми зданиями передали рабочему поселку, устроили коммунальные квартиры, продукт «нового коллективного видения будущего». Во дворе жилички, снимая белье и оживленно переговариваясь, мыли кости соседям. На лестнице меня встретил неистребимый запах подгоревшего обеда. Из длинного списка фамилий, написанных карандашом, приклеенных бумажек и старорежимной таблички «Альфред Андреевич Бильштред», я прочел и нужную. Кулагина оставила фамилию мужа. На этом везение закончилось: на стук никто не отвечал. Но довольно скоро, разозлившись, дверь распахнул сосед. Я представился: «Из милиции», не спрашивая и не споря, он указал на ее комнату, пояснив: «Небось музыку завела и не слышит». Действительно, в общем коридоре слышались приглушенные звуки фокстрота. Дверь в комнату, тонкая деревянная, болталась на петлях и распахнулась от легкого толчка. Молодая женщина, наверняка сама Ольга Кулагина, поднялась из-за стола, испуганно выдохнула, метнулась за стул.

– Простите! Я не хотел. Дверь…

– Замок сломан. – Она держалась настороженно, говорила громко, чтобы слышали соседи. – Кто вы?

Объяснил, кто я и зачем приехал. Настороженность ее прошла, сменившись равнодушием. Она подтвердила:

– Да, я Ольга Васильевна Кулагина, – и добавила: – Что вам угодно здесь, не понимаю? Я давно не поддерживаю отношений с бывшим мужем, даже деньги привозит шофер.

Неторопливо убрала пластинку, присесть не предложила.

– Вы абсолютно зря пришли. – Не сделав и шага навстречу, она отошла вглубь комнаты и встала, сложив руки. Ее настороженность и манера держаться напомнили мне женщину из флигеля, хотя двух более разных типажей сложно было представить. В глаза бросалась тонкость черт Ольги Кулагиной, светлые, но без яркого оттенка волосы. Брови и ресницы почти бесцветные, словно выгоревшие на солнце.

– Вот дверь вам починю хотя бы. – Я слегка подергал дверь, выскочил шуруп, ничего сложного.

Повозившись, приладил замок. Уже знакомый сосед помог. Соседи вообще оживились. То и дело кто-то проходил по общему коридору.

Когда с дверью было улажено, молчание между нами затянулось. Где-то в квартире гремела посуда, хныкал ребенок, дурным голосом орал кот.

Наконец она не выдержала.

– Ладно. Но давайте лучше на улице поговорим. Здесь шумно.

Под мелким дождем мокли пустые грядки огородика, почерневшие листья лопухов, крашенная синей краской голубятня. Мы остановились у боковой стены, рядом с запертой поленницей. Узкий козырек крыши не спасал от дождя, капли то и дело залетали. Я предложил свой пиджак, Ольга отказалась.

– Знаю я, о чем вы хотите расспросить. Но мне… живой или мертвый, не имеет значения. Мы с мужем были практически чужими весь этот последний год.

– Зина, думаю, не ошибаюсь, предприняла усилия, чтобы заполучить Кулагина?

– Сами знаете, не зря старалась. – Ольга Кулагина кивнула, прислонилась к стене, ища опору. – Интрижки у него бывали и раньше. Я знала. Знала обо всех. Но Зина не хотела быть на вторых ролях. И все сделала, чтобы придать их связь огласке. В концертах, где они бывали, нарочно подходила здороваться со знакомыми. А в марте, на празднике, и вовсе подняла тост за «дорогого Николашу». Я не выдержала. Устроила сцену. Он… вспылил. – Она замолчала и отвернулась.

– Ударил вас.

– Мне бы глаза закрыть, но я не стала. Не хочу. Я сама предложила разъехаться! А он, представьте, удивился! Не поверил. Сказал: «Ты ко мне на коленях приползешь». Шубу не отдал. А зачем? Ей не подойдет. Не ее размер, – тут она негромко засмеялась. – Когда узнал, что я устроилась на службу, приезжал, бушевал.

Вдалеке, смешавшись с голосами жильцов в доме и лаем собак, глухо послышался гудок паровоза. Ольга заговорила чуть громче, увереннее:

– Он был другим. Я знаю, все жены так говорят. Но это правда. Потом… Все эти должности. Партийный максимум на оклады отменили, и вдруг он, знаете, полюбил вещи, рестораны. Стал требовать, чтобы я носила только шелковое белье. – В глаза она мне не смотрела, но тон был ровным. Прервалась, вздохнула.

– А сына третировал за то, что тот любит фокстрот. Играет в теннис. Называл то барчуком, то никчемушником… К чему это ворошить? Как бы ни было, смерти я ему не желала, он отец Коли.

– Так и помогите выяснить, кто виноват, раз не желали.

– Зачем? Его не воскресить. Это нужно вам, вы на службе паек получаете. Вот и выясняйте. На наследство, или что там, мебель – не претендую.

– Вы, значит, устроили новую жизнь, забыли, а ваш сын? У него с отцом были споры, даже ссоры, сами сказали.

Тут она разволновалась. Оттолкнувшись от стены, стянула влажные волосы в узел, наклонив лицо.

– При чем тут Коля? Он подросток, споры – это так естественно!

Я молчал, и она, сделав какой-то свой вывод, разозлилась.

– Коля был здесь! У меня. Весь тот вечер. Слышите?