Красный снег

В этот раз небо покраснело с каким-то стеклянным звоном, будто кто бухнул об пол тяжелый графин. И тотчас заголосили, загомонили, взорвали тишину голоса: вставай, вставай! Затрясли за плечи, выдернули из дремоты.

– Вставайте, Константин Павлович! Беда!

Маршал сел, откинул одеяло. По стенам общинной избы плясали алые всполохи, и было очень жарко.

– Горим! – Волошин кинулся в сени, но тут же вернулся. – Подперли дверь! Подожгли, сволочи сивобородые!

Маршал бросился к окну, ойкнул, наступив на что-то острое. Куда там – в маленький проем пролез бы разве что подросток.

По полу растекалась воняющая керосином огненная лужа. Волошин подхватил стоящее у печки ведро с водой, замахнулся.

– Нет! – только и успел крикнуть Маршал.

Карп Савельевич жахнул водой прямо в центр огненного пятна, и пламя тут же растеклось почти на половину комнаты.

– Одеялами! Одеялами накрывайте! Нельзя водой! Вы что, физику в гимназии прогуливали?

Константин Павлович схватил одеяло, швырнул в центр полыхающей лужи, следом отправилась и перина, но куда там! Смешавшись с водой, ручейки горящего керосина расползлись к углам, затекли под стол, и сухое дерево занялось в секунду. В середине комнаты начала тлеть перина, едкий дым от лебяжьего пуха лез в глаза, раздирал легкие.

– В сени! Живо! – толкнул Волошина Маршал.

Сам сдернул с вешалки пальто, накрылся с головой и, задержав дыхание, бросился к столу, сбил крышку с самовара, не замечая боли, схватился за горячие ручки, дотащил медный шар до двери, плеснул на нее то, что оставалось внутри, и вывалился в сенной холод.

Волошин плечом бился во входную дверь, та мягко пружинила, но не открывалась.

– Подождите, – откашлявшись, прохрипел Маршал. – Давайте вместе. На счет «три». Раз! Два! Три!

Вдарили в два плеча. Ни в какую.

– Воды надолго не хватит – сейчас займется дверь. Ну-ка! Раз! Два! Три!

Из-под двери, из горницы, потянуло дымом.

– Раз! Два! Три!

Отскочили в сени – и дверь вдруг распахнулась. Внутрь. Но удивляться было некогда – Волошин и Маршал разом вывалились на крыльцо, ударились во что-то мягкое, не удержались на ногах и полетели со ступенек в пушистый божественно холодный снег.

– Целы?

Илья хлопал испуганно глазами, сидя в сугробе. Белка подскочила к лежащему на спине Маршалу, лизнула лоб, щеки, ткнула черным носом в бок Волошину.

– Целы, слава богу, – не поднимаясь, пробормотал Константин Павлович.

– И то верно, слава. – Дьяк перекрестился. – И Белке спасибо скажите. Она меня подняла.

– Дверь! Почему дверь подперли?

– Дык зачем подпирать-то? У нас двери в избу открываются. А то посля снега можно из дому не выбраться.

Между тем уже занялась деревянная крыша, и деревня ожила, загомонила, заголосила – со всех сторон бежали мужики и бабы с ведрами, топорами.

– Не подходить! – во все горло гаркнул Маршал. – Не подпускайте людей, Карп Савельевич, пока не разрешу!

Продел руки в рукава висящего на плечах пальто и босиком, в одних носках – чудесные ботинки остались внутри – прыгнул в палисадник, согнулся почти до земли, разглядывая снег под окнами.

– Стоять, кому говорю! – разорялся Волошин. – Илюхину крышу поливайте, черти, а то переметнется! Марфа! Ну-ка, двое валенок нам сыщи! Побольше! Опрометью чтоб!

Когда Маршал закончил свои изыскания и вернулся во двор, Волошин ждал его в санях с тулупом и огромными валенками. Сам он уже был в таких же, на плечах висела овчинная доха.

– Вот! – радостно крикнул он. – Нет худа без добра. Должно быть, из кармана вчера выпала. – Он потряс коробкой папирос. – В санях нашел!

Маршал сунул замерзшие ноги в валенки, накинул поверх пальто тулуп, с благодарностью принял папиросу, затянулся, прищурился на следователя.

– Что думаете?

– Погорячился я с обвинениями. Видать, керосинка лопнула. Чудом живы остались. Придется Белке костей прикупить.

Константин Павлович курил и смотрел, как слаженно деревенские боролись с бедствием: бабы и мужики выстроили цепочку от колодца, передавали ведра и поливали крышу домика Ильи. Вся деревня была тут: и растрепанная Анисья Худобина в сбившемся платке, и дьячок с всклокоченной бородой, и Николай Боровнин. Даже Степанида Лукина металась черной птицей между людьми, еще плотнее сжав губы.

Когда рухнули стены общинной избы, люди вернулись к пожарищу: мужики махали топорами, растаскивали черные бревна, а бабы заливали их водой или забрасывали снегом. Когда забелилось небо, на месте большого пятистенного дома в три окна остались только дымящиеся мокрые головешки да почерневший остов печки со скорбно торчащей трубой.

– Идемте, – бросил Маршал следователю и зашагал к пепелищу, остановился там, где еще вечером была дверь, внимательно осмотрелся, повернулся к Волошину. – Белка, само собой, награду заслужила. Но не погорячились вы, Карп Савельевич, в своих суждениях? Смотрите. Вон туда, слева от самовара. Видите? Лампа. Вон вторая. А это что, как думаете?

Волошин охнул:

– Третья!