Красный снег

– Осип Матвеевич, а вы, случаем, не в Поповщину сейчас? Можно мне с вами?

Симанов удивленно крякнул, покачал бородой, показывая, что не одобряет такой женской смелости, но вслух сказал:

– Дык чего ж. Поехали. С такой барыней рядышком и дорога вдвое короче покажется, – и, не подав руки нечаянной спутнице, первый залез в дрожки.

Стеша улыбнулась, с благодарностью оперлась на широкую ладонь Николая и устроилась рядом с Симановым.

– Вы, выходит, работодатель Николая? – Стеша повернулась к насупленному Симанову, только они отъехали от лавки.

– Благодетель я его, господи прости! – Осип Матвеевич перекрестился на маковки Михайловской церкви и снова умолк, только изредка позыркивал из-под бровей на соседку.

А та, нисколько не смущаясь таким обращением, с доверчивой улыбкой продолжала:

– А чем же Николай у вас занимается? Его уже три недели дома не было, я справлялась у его матушки.

Николай втянул голову в плечи, пытаясь спрятать пунцовые уши.

– Дык чем занимается? Всем по чуть. Подсобляет старику, хозяйство-то большое, а ртов дюже много. И работников я да сын. Да и сын так, мякинное брюхо. Считать хоть худо-бедно выучился, а то б совсем беда, не на кого было б дело оставить. Я ж, Степанида Саввична, негоциант! – с гордостью выговорил иностранное слово Симанов. – Первый в округе! А кабы еще и за хозяйством глядеть. Ежли б не Кольша да не Дарья, сноха, давно б надорвался. Я ж ведь вдовый, Степанида Саввична, уж который год один бьюсь.

Он тяжело вздохнул и снова сверкнул глазами на попутчицу – как, прониклась? Та слушала правильно: внимательно, серьезно, а на словах о вдовости сочувственно склонила голову.

«Ишь ты, елей разливает, вдовый он, сивый пес!» – с досадой подумал Николай и вытянул по спине Звездочку.

– Ты потише с кобылой-то, – тут же донеслось сзади. – Чай, хозяйская, не твоя! А чевой-то вы, Степанида Саввична, с Кольшей об чтении гутарили?

– Так мы с Николаем договаривались обсудить книжку господина Чехова. Он брал у меня почитать, да вот все никак не выгадаем время для беседы.

– Кольша? Почитать? – Симанов хлопнул себя по толстым коленям и загоготал. – Да из него книгочей как, вон, из кобылы моей!

Николай резко натянул поводья, так что оба пассажира чуть не ткнулись в его льняную спину.

– Ты!.. Да я тебя!.. – Симанов потянулся за плеткой.

– Чегой-то вы опять на меня наговариваете? Очень я даже читать способен, Осип Матвеич!

– Хто? Ты?! – Симанов от удивления даже не донес руку до кнутовища. – Ну-кось… – Он завертел башкой, ткнул в вывеску. – Ну-кось, читай!

Николай уставился на рисованные буквы, стараясь не шевелить губами, прочесть сначала длиннющую надпись про себя, не по слогам, и, когда уже рот хозяина начал расползаться в злорадную улыбку, выпалил скороговоркой:

– Шелковыя-шерстяныя-и-бумажныя-ткани-Позднякова!

– А! – разинул рот Симанов. – Ну-кось… Ну-кось, вон ту зачти!

– Шорный-магазин-Ерохина!

Осип Матвеевич бухнулся на обтянутое кожей сиденье, забыв закрыть рот. До самой Поповщины он молчал, жевал губами, будто что-то про себя проговаривая, шевелил толстыми пальцами, словно двигая костяшки невидимых счетов, но так и не вымолвил ни слова. А его спутница смотрела на широкую спину Николая, ни разу за всю дорогу не обернувшегося, и улыбалась. Стеша была уверена, что Николай тоже улыбается.

* * *

18 августа 1907 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 15 часов 16 минут

– Ну-кось, ссади меня здесь, – хлопнул Николая по спине Осип Матвеевич, только они въехали в деревню. – Покряхтывая, он вылез из коляски. – Барышню доставишь до дому – и сразу обратно. Разговор есть. А я пока пройдусь.

Не все, что было дальше, мог помнить Николай. Потому как не всему был свидетелем. А между тем события, происшедшие вне поля его зрения, имели на дальнейшую судьбу его значительное влияние.

Покуда дрожки не свернули с улицы, Симанов смотрел им вслед, наминая в руках картуз. Потом нахлобучил его на голову и зашагал по направлению к торчащему среди крыш церковному кресту. Всю дорогу Симанов продолжал пребывать в настолько глубокой задумчивости, что даже кивком не ответил на поклон встретившегося ему у церковной площади брата Ильи. Постояв с минуту прямо посреди деревни, Осип Матвеевич не повернул к лесу, к своему дому-крепости, а поднялся по скрипящим ступенькам церквушки, потянул за скобу никогда не запираемую дверь и вошел внутрь.

Под деревянными сводами было прохладно, тихо и пахло сосновой стружкой, пылью и ладаном. Симанов достал из кармана небольшой свечной огарочек, встал у старинного образа и долго смотрел в грустные, смиренные глаза. Оранжевые лампадные блики играли на лакированном дереве, и казалось, что в очах Богородицы блестят слезы.

Наконец, в очередной раз вздохнув и перекрестившись, Осип Матвеевич запалил свой огарок от лампады, через пару секунд затушил свечку, спрятал ее обратно в карман пиджака и повернулся к выходу.

– Тьфу ты, дьявол черный!