Красный снег

Боровнин вздрогнул, прижал к груди доски, обернулся. Брат Илья сочувственно смотрел на него от двери. Они несколько мгновений глядели друг на друга, а потом Николай уронил икону на пол и выбежал из церкви, чуть не сбив плечом дьячка. Тот пошатнулся, вышел на крыльцо, перекрестил спину убегающего Николая и долго смотрел ему вслед, грустно качая головой.

* * *

22 декабря 1911 года. Санкт-Петербург, Петроградская сторона, трактир «Муром». 20 часов 18 минут

Жоржик не ответил ни в тот вечер, ни в следующий. Но Николай, уже решив все для себя, не особо переживал. Не согласятся эти шныри – найдем новых. Лихих людей в столице много. Он пока обустраивал их с Максимкой быт. Первым делом вымел к чертовой матери на мороз паучка, лишив его имени. Потом поговорил с фельдшером, тот – с больничным каштеляном, и к вечеру появилась в его каморке пружинная кровать с почти новым ватным матрасом, подушкой и суконным одеялом. Раз ночью, отлучившись с поста, Николай наломал с угловой елки веток, и ждать Рождество в комнатке стало душисто и празднично.

А вечером его кликнул Силантий Иванович. Очередная пирушка у Жоржика с его ватагой, судя по ополовиненной бутылке, была в самом разгаре.

– Садись. – Жоржик наполнил стаканы, придвинул один Николаю. – За успех нашего общего дела.

Выпили. Матрос хотел налить еще, но Николай накрыл свой стакан ладонью.

– Ежели решили, то пить надо меньше. Чтоб промашки никакой не вышло.

– Ишь ты! – Жоржик насупился, но бутылку отставил. – Ну, учи нас, дураков.

* * *

21 февраля 1912 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 1 час 7 минут

Николай затянулся, стряхнул пепел, отодвинул тяжелую сосновую ветку. Дом Симановых высился однородной глыбой на фоне ночного февральского неба – черное на почти черном. Ставни закрыты, на дворе тишина. Уговор был такой, что, когда Жоржик с Матушкиным повяжут мужиков, одно окно раскроют и посветят лампой.

Почти два месяца шла наука. Все, как когда-то постигал и перенимал от хозяина Боровнин, пытался вложить он теперь в головы своих новых товарищей. Вечер за вечером учили они хитрости льняного торга, псковские словечки да пальцевые знаки, явные и секретные. Пришлось попотеть и Николаю: на другой день после того, как ударили по рукам, Жоржик заявился в трактир чуть не к открытию, увел Николая в кабинет.

– Вот чего: ночью с нами пойдешь. Поглядим на тебя в сурьезном деле. Найди платок какой, чтоб рожу прикрыть.

Взяли у какого-то лихача санную повозку за трешку, поехали ночью на Стрельну, обобрали дачу какого-то очкастого дядьки. У Николая то ли от волнения, то ли от мороза пылали уши, но все прошло гладко. Жоржик просто дернул за веревку дверного колокольчика, через шарф, которым закрыл лицо, просипел:

– Телеграмма. Откройте, – а потом просто сунул в дверную щель ствол нагана.

Хозяину с сыном Матушкин ловко связал за спиной руки, усадил на стулья, пока те, не моргая, смотрели в черное дуло в руке у Жоржика. А баб Рамилька запер в спальне, предварительно, также из-под пистолета, заставив стащить все кольца и серьги. Потом, сдернув с подушки наволочку, покидали туда все цацки, выгребли из буфета серебро и укатили обратно в Петербург. Все дело заняло от силы четверть часа, не считая дороги.

После Нового года Николай, Жоржик и Матушкин отправились в лавку к какому-то знакомцу Силантия Ивановича и долго и придирчиво перебирали готовое платье. Но в итоге нарядили-таки Жоржика вполне солидным купцом, а Митрия приказчиком.

Два раза в январе и столько же в феврале оба новоиспеченных торговца появлялись субботним полуднем в чайной на станции Дно. Довольно громко, чтоб слышали пившие чай Симановы, но без пустозвонного горлопанства, обсуждали промеж себя дела, непременно скрепляя «торговлю» чарочкой. В одну из суббот Жоржик, вкусно выпив с морозца лафитничек «белоголовки», посмотрел с прищуром на Осипа Матвеевича, вытер усы и вразвалочку направился к их столу. Приподнял бобровую шапку, легонько поклонился, назвался. Через минуту за столом сидело уже четверо: Осип Матвеевич с Устином и Жоржик с Митрием, – и вели тихую, но оживленную беседу.

И вот теперь, спустя неделю, «купцы» бражничали в тепле с Симановыми, а Боровнин с Рамилькой мерзли в рощице, греясь только похлопываниями по замерзшим ногам, подпрыгиваниями, притопыванием да папиросами. Юный месяц укатился уже далеко за полночь, когда черный дом подмигнул ему желтым глазом.

– Пора, – отбросил окурок Николай и кивнул Хабибуллину. – Идем.

Они мелкой рысью добежали до высокого забора.

– Ну-ка, подсади.