Красный снег

На лето семейство Маршалов, активно, но без излишней ажитации готовящееся к увеличению численного состава, перебралось в Стрельну, на ту самую дачу, с которой возобновился петербургский этап их жизни. Треф целыми днями самозабвенно гонялся за бабочками и стрекозами, Зина со схожим энтузиазмом шила рубашки-распашонки, чепцы и прочие крошечные и невероятно милые вещи, глядя на которые даже внешне суровый Константин Павлович вдруг начинал часто-часто моргать, а потом и вовсе отворачиваться.

Дни становились сначала все длиннее. Талия на Зининых платьях поднималась все выше и выше. Потом дни пошли на убыль, талия сохранила направление движения.

Будущий отец семейства продолжал ловить негодяев, и были случаи весьма интересные, даже захватывающие, но о них, думается, будет рассказано в свое время. А пока же вечера Константин Павлович неизменно проводил дома: Владимир Гаврилович оградил помощника от ночных облав. Тем более что в строй вернулся воскресший Александр Павлович Свиридов и рук вполне хватало.

Не хватало единственно для душевного спокойствия господина Маршала финальной точки в деле об убийстве Симановых. Всероссийский поиск пока ни к чему не привел, да, по совести говоря, никто на него особых надежд и не возлагал: фотокарточки Боровнина у полиции не имелось, отснятый и размноженный рисунок, конечно, по всем губерниям разослали, но что в нем проку? Сбрей усы, отпусти по новой моде волосы – и поди ты узнай человека. А что до документов, так мастеров полно, за золотишко хоть бароном тебя сделают, хоть принцем датским. Вот и тянуло Константина Павловича это неоконченное дело, сосало под ложечкой, мешая в полной мере насладиться и приятными хлопотами, и ожиданием надвигающегося отцовства.

Между тем отшумело и лето. Зашуршали под ногами багряные листья, вечерами со стороны Кронштадта дул уже студеный ветер, кутая дачников в пледы и разнося по палисадникам лепестки астр. Маршалы вернулись в город.

Треф улегся у теплой чугунной батареи, Зина принялась обустраивать детскую, Константин Павлович платил по счетам. Пока одним октябрьским вечером мирную тишину не нарушил беспардонно дверной звонок. Почтальон в мокром плаще вытащил из брезентовой сумки дешевый конверт, принял свой гривенник и хлопнул дверью, оставив после себя в прихожей небольшую лужу и тревожное ожидание перемен.

«Завтра в Поповщине». Всего три слова, написанные очень знакомым почерком. В этот раз без ошибок.

* * *

27 октября 1912 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 15 часов 8 минут

На еще не успевший потемнеть сосновый крест слетела галка, внимательно посмотрела на Николая. Он махнул на птицу картузом, та лениво перескочила на соседний, уже посеревший. Алешкин. Мать положили рядом с сыном. Начавшая преть от дождей листва укрывала все могилы – и Боровниных, и Симановых. Видно, не до мертвых было живым.

Сзади кто-то кашлянул. Николай обернулся. Шагах в пяти стоял тот рыжебородый полицейский, что вязал вместе с Филипповым Жоржика в «Муроме».

– Все-таки приехали.

Николай молча кивнул.

– Откровенно говоря, не верил. Долго прятались.

– Незачем стало. Матери нет, Стеши тоже. А на неделе и Максимка от холеры помер.

– Кто такой Максимка?

Маршал подал знак стоявшим чуть поодаль филерам. Те сделали пару шагов вперед.

– Какая разница.

– В тот раз, про Жоржика с компанией, тоже вы писали?

Боровнин кивнул:

– Зарезать меня хотели. Думал, за барахло ответят, а меня не сдадут.

Николай сел на корточки, стал прямо голыми руками разгребать мокрую листву.

– Ладно, что уж. Пришли вязать – так чего зазря зубы морозить. Дайте только могилы прибрать. Одни они у меня и остались.

Через десять минут Николай поднялся, протянул испачканные руки. Один из агентов застегнул наручники.

– Через деревню повезете?

– Другой дороги на станцию нет.

Николай согласно мотнул головой, скованными руками нахлобучил картуз и зашагал к кладбищенским воротам.

Двойка лошадей – та самая, на которой Маршал зимой спасался от волков, – зачавкала копытами по раскисшему проселку. Константин Павлович сперва сел лицом к Боровнину, пытаясь поймать взгляд, понять, что за мысли ворочаются в его голове. Но Николай, стиснутый по бокам полицейскими, глаз не поднимал, глядел в пол. Тогда Маршал пересел на козлы к Волошину.

Поповщина встретила их настороженно, тревожно. Чуть не за каждым забором стояли люди: не только бабы, которым всегда до всего есть дело, но и мужики. Но ни одного ребенка на улице. Деревня знала – везут Кольку, убивца. Смотрели исподлобья, из-под сведенных бровей. Маршал машинально сунул руку в карман, сжал ребристую рукоятку браунинга. Кивнул филерам – быть начеку, как бы не подняли на вилы. Но, проезжая мимо церкви, сам тронул Волошина за руку.

– Остановите, Карп Савельевич.

Константин Павлович спрыгнул на землю, подошел к застывшей на обочине черной щупленькой фигуре.

– Что ж, брат Илья, и этот человек не весь черный? – кивнул через плечо на повозку Маршал.