Красный цветок

Человеческая рука со звериными когтями сомкнулась вокруг моей шеи, парализуя не хуже укуса змеи.

Миарон вновь притянул меня к себе:

– Взгляни на меня! А теперь посмотри на себя в зеркало. Смотри трезвым, непредвзятым взглядом, так, как на тебя смотрят другие. Ты – слаба, Одиффэ! А слабый в этом мире может выжить лишь единственным способом – найти себе сильного покровителя. Но никто никому ничего запросто так не даёт. Я согласен помочь. И я назвал свою цену.

Мускул дрогнул на его лице, выдавая вспышку эмоций:

– Хочешь жить, Красный цветок? Стань моей любовницей, и я вытащу тебя из этого дерьма. Скажешь нет – и разбирайся сама, как знаешь. Я в любом случае найду, чем развлечься.

Наши взгляды встретились.

И я ответила прежде, чем поняла, что делаю:

– Нет.

Миарон издал короткий смешок.

Трудно сказать, что стояло за долгой паузой и за его взглядом. Злость? Веселье? Оскорблённое самолюбие?

– Как дерзко, – покачал он головой. – А если я начну тебя пытать?

Высокомерным фырканьем я выразила всё, что думаю по этому поводу.

– Вот не надо так. – Черты его заострились, сделавшись непривычно жёсткими, а голос, несмотря на обволакивающую мягкость, зазвучал угрожающе. – Тебя же никогда не пытали? А я, как ты наверняка помнишь – садист, зверь и законченная сволочь. Хотя, знаешь, есть нечто в моей натуре, запрещающее мучить женщин. По крайней мере – физически. Вы такие хрупкие создания, что это лишает процесс удовольствия. Зато остается моральный террор. Тут ограничений нет. Не стоило тебе давать ответ в такой категоричной форме, Одиффэ. И стоило бы хотя бы на секунду задуматься.

– Тут не о чем задумываться, – тряхнула я головой. – Я видела, какой секс тебе нужен. Мне нечего тебе предложить.

– Глупая маленькая девственница, ты же понятия не имеешь, о чём говоришь. Твоя непоколебимость происходит из твоего невежества. Считаешь близость со мной ужасней, чем муки жертвы на кровавом алтаре? Твоё право. Возможности передумать у тебя не будет. Как ты однажды уже сказала – рассчитывать теперь можешь только на случай, удачу и саму себя.

Он отступил и мне сразу сделалось до озноба холодно.

Одна половина меня отказывалась верить, что Миарон сможет просто спокойно отойти в сторону и смотреть, как меня разрывают на части.

Вторая, более рациональная и трезвая, не сомневалась – именно так он и поступит.

Первая в истерика требовала немедленной капитуляции. Что для меня, выросшей в борделе, девственность и глупые принципы?

Ладно, допустим, что значение они всё-таки имеют, но ведь значат не больше собственной жизни?

Дело не в девственности. Принципы тут иные: я не буду играть по правилам, которые этот азартный игрок пытается мне навязать.

Не буду – и точка!

Разумнее всего с моей стороны на этом было бы закончить наш разговор.

Но, признаться, я страшилась его окончания.

– Если ты не улавливаешь в чём-то логику, это не значит что её нет, – сказала я. – Для меня тебя слишком много, Миарон. Ты слишком взрослый, слишком тёмный, слишком сильный. Всего – слишком. А ещё на тебе кровь Дэйрека.

– Избавь меня от признания в том, что ты никогда не будешь мне принадлежать, даже ради спасения собственной жизни. И все только потому, что я чудовище, – цинично произнёс он. – Ты правильно заметила – я слишком стар и мудр, чтобы выслушивать подобный бред. Дело не в Дэйреке. И не в моём, недотягивающим до твоих высоких стандартов, моральном облике. Дэйрек для тебя имел значение ровно настолько, насколько ты могла его использовать. Ты и живого его ни в грош не ставила, а уж мёртвый он для тебя вообще – пшик. Память о нём давно заброшена в дальний ящик твоего сознания.

– Ты не прав!

– Я всегда прав, – отрезал он, пресекая мои попытки добавить ещё хотя бы слово. – Между нами с тобой стоит не мёртвый, а живой. Не безродный, обыкновенный, по-мальчишески искренне, но безнадёжно влюблённый в тебя человеческий детёныш. Нет. Это беспринципная и наглая, дешёвая подстилка – Эллоиссент Чеаррэ.

Не ожидающая такого поворота, я буквально онемела, глядя на Миарона широко открытыми глазами.

Это было туше. Удар был нанесён так неожиданно и мастерски, я не успела закрыться.

Все мои эмоции была написаны прямо у меня на лице.

Миарон больше не улыбался: