Красный волк

Кажется, имя назвали, но возмущенные крики прожевали его и проглотили. Злость изливалась дольше радостных воплей. Несколько одноклассников Уна тоже возмущенно выкрикнули что-то почти бранное, и никто не стал их одергивать.

– Я... я... – голосок прорвавшийся из-за криков был дрожащим, и Ун сразу представил серое кривое тело старика, которое никогда не было крепким и сильным. Впрочем в определенной смелости ему нельзя было отказать. Наверное, это непросто – говорить со всей страной, когда тебя и тебе подобных так заслуженно ненавидят. – От лица всех соренов позвольте мне выразить сожаление за то, что решили устроить... некоторые мои... братья и сестры по крови...

Снова гвалт и крики. Уну даже стало жаль того невидимого старика. Он стоял там совсем один, и все были против него. «Они хотели отравить моих сестер», – мысль мелькнула быстро, но расставила все на свои места, помогла справиться с минутной слабостью. Может быть, этот серошкурый старик тоже причастен? Может быть, ему просто повезло проскользнуть там, где попались другие?

– Мы не забыли о клятве, принесенной Великому Императору Тару, не забыли о милости, который он и весь раанский народ оказал нашей крови после объединительной войны. Преступная дерзость некоторых наших сестер и братьев не может и не будет никогда оправдана и прощена. И мы, вся наша община, готовы доказать это делом, – голос дрогнул, и эту слабину зал воспринял как оскорбление. Новые крики, среди которых все отчетливее и отчетливее звучала неприкрытая ругань.

Ун понимал чувства тех невидимых зрителей. Ему хотелось присоединиться к ним, закричать, сделать что-нибудь.

– Да он просто притворяется! – воскликнула Лита и вскочила, с шумом отодвинув стул. – Что он там мямлит?

Класс поддержал ее. Ун вслушивался в их крики. Разумеется, кто-то воспользовался возможностью посквернословить, не попавшись малому суду братства. Учитель с трудом перекричал это возмущение:

– Не галдите! Слушайте!

Старик все мямлил и мямлил:

– ..Чтобы доказать нашу верность, мы готовы отречься от всего, что имеем и в наказание за нарушенное слово служить, не ради прибыли, но лишь для процветания великой Империи. Служить самоотверженно, пока его величество не решит, что имя наше отчищено. Мы готовы отречься от всего. И отречемся! И когда выйдет срок, раанский народ увидит, что нет ни одного повода усомниться в нас!

Наверное, он ждал аплодисментов или хоть какого-то одобрения. Ун как наяву видел, как кривой старик стоит и смотрит на собравшихся, и как колени у него дрожат. Но рааны отвечают ему недоверчивыми пристальными взглядами зеленых и желтых глаз. Они что-то подозревают. Они знают, что он такое.

Ун тоже знал.

«Они хотели убить моих сестер».

Вновь заговорил диктор:

– Мне было доверено огласить текст высочайшего указа, – он прокашлялся и начал читать торжественным, воодушевленным голосом. – Данный указ, подписанный рукой его величества, является обязательным для исполнения во всех землях и для всех подданных. Его величество милостиво готов принять самоотверженную жертву соренов, а по сему...

Ун слушал и не верил тому, что слышал.

Его императорское величество позволил соренам, всем, в ком было больше трех четвертей их преступной крови, серошкурым, синеглазым, завоевать помилование и прощение. Разве так можно? Им дозволили отказаться от своего имущества и перейти в бессрочное услужение империи. «Они хотели убить моих сестер!». Как можно наказывать их так?

Ун захотел вскочить и заорать во все горло: «Нечестно! Это нечестно!».

Удержал его лишь призрачный образ отца. «Ты сомневаешься в его императорском величестве, мальчик?».

Нет, он не сомневался. Но наказание было несправедливо мягким.

– ..Да свершится День примирения, – диктор завершил свою речь на высокой и торжественной ноте.

Раздались восторженные аплодисменты.

Глава VIII

Новый порыв ветра – и полотнище знамени накрыло голову Уна. Грубая ткань пахла пылью и отдавала сыростью, и он чихнул. По рядам его отряда братства императора Тару пробежала волна смешков.

Ун хотел уже было сказать что-то в меру назидательное, но инструктор опередил его:

– Вы и на пять минут не можете языки прикусить?

Южный акцент делал каждое слово этого бывшего солдата пограничных войск как будто злее, да он и не пытался изображать мягкосердечие. Многим его прямолинейность и тяга глотнуть лишний раз «горячей воды» не нравились. Но между необходимостью вступить в спор и перетерпеть, эти многие выбирали второе.

– А ты?

Ун выпутался из знамени и испуганно посмотрел на инструктора. Тот остановился прямо перед ним. Темно-серый ветеранский мундир был совсем близко, так что Ун слышал острый запах пота и мог отчетливо рассмотреть лоснящиеся потертости на сгибах локтей.

– Кто так держит знамя? А ну распрямись! Что тебе давит на плечи? Груз собственной важности? Перестань себя обманывать. У тебя ее нет.