Красный волк

«Он ведь даже не смотрит на вас», – подумал Ун с сочувствием, обретя в инструкторе неожиданного товарища по несчастью. Но ни единая мышца не дернулась на лице старшего, и он не отрывал пальцы от виска вплоть до того момента, пока автомобиль не остановился перед деревянным помостом.

Водитель в аккуратной темно-синей форме открыл дверцу с легким поклоном, и генерал, неловко переваливаясь и оправляя китель, вышел из автомобиля, разминая плечи и руки. К нему поспешили несколько взрослых в строгих костюмах. Он отмахнулся от них, как поступил бы и отец, и тяжело поднялся по деревянным ступеням к кафедре с установленными громкоговорителями.

– Так! – рявкнул генерал, и у Уна на затылке волоса встали дыбом от эха, трижды прокатившегося по улице.

– Сегодня по-настоящему великий день, и мне доверено передать вам, нашему будущему, слова его величества.

«Да, тут творится история и мы в ней», – подумал Ун и решил, что ему стоит завести дневник. Нельзя забыть этот момент, а он ведь сотрется, как уже стерлось из памяти раннее детство. Может быть, через сорок лет какой-нибудь историк попросит его поделиться записями об этом дне? Может быть, через сорок лет жизнь станет такой спокойной и скучной, что нынешние мелочи будут казаться почти историями из легенд?

– …. и господа министры отговаривали его величество. Они говорили, что вы все слишком малы и неразумны. Что вы будете мешать, – на этих словах генерал замешкался, заглядывая украдкой в бумажку, которую разложил перед собой на кафедре. – Но император с присущей ему мудростью ответил на эти возражения твердым «нет». Он хочет, чтобы вы были свидетелями той клятвы, которую сегодня принесут сорены. Чтобы вы приложили руку к общему делу и к той добровольной жертве, которую принесет сегодня этот народ. Великий император верит, что вы достойные сыны и дочери нашей Родины и что подойдете к делу ответственно. Не подведите его величество и славу империи!

Ответом ему был общий взбудораженный рев:

– Не подведем!

Генерал отстраненно кивнул, спустился с помоста, сел в автомобиль, хлопнув дверью. Не успела еще пыль из-под колес осесть, как инструктор шагнул вперед и сказал еще раздраженнее, чем до смотра:

– За мной.

Ун передал знамя одному из ребят из старшего братства и занял свое место во главе строя.

– Шагом марш! – скомандовал инструктор, и они, почти в ногу, пошли вдоль улицы, уворачиваясь от остальных отрядов. Ун не знал, куда их определят, но больше не волновался. Он уже здесь. Ничего уже не изменится. Никто ему не помешает. И неважно, доверят им большую лавку или крошечный магазинчик. Его одноклассники не подведут императора.

Инструктор указал рукой в сторону аптеки с большой зеленой вывеской над входом и изображением оранжевой как апельсин баночки. Ун воодушевился еще сильнее. Аптека была большой! Там будет над чем поработать, но настроение ухудшилось, стоило лишь заметить ее бывшего хозяина у дверей. Как-то неуютно было осознавать, что не все сорены покинули город. И что этот серошкурый не получил свое во время ночи гнева. Но мысль, что скоро это изменится, утешала.

И неимоверно радовал то, что теперь Ун не просто не отсиживался в стороне, но был на самом острие происходящих изменений. Не один, но один из многих, несущих справедливое возмездие.

Глава IX

Портрет Императора висел над полкой с грамотами и рядами пустых разноцветных баночек. Сложно найти для него более неподходящего место, но по-настоящему великого правителя невозможно принизить такой мелкой гнусностью. Даже если сменить его парадный красный мундир на бедный костюм, все равно останется выправка, благородство в чертах лица, пара круглых пятен на щеках, аккуратно заостренные уши и яркие зеленые глаза, взгляд которых не давил, но приковывал к месту.

Ун посмотрел на портрет, потом на бывшего владельца аптеки и его жену. Серошкурые горбились, таращась в пол. Дрожащими губами, сбиваясь и глотая слова, они медленно повторяли слова клятвы смирения и вины.

– ... и с этого дня каждым своим дыханием я буду доказывать, что моя верность империи и его величеству безгранична, и когда придет время…

Что за печальное зрелище! Даже не печальное – жалкое. Ун старательно выпрямился. Инструктор, рядом с которым он стоял, зевнул в кулак, кажется, уже в третий раз.

Аптека, занимавшая первый из двух этажей дома, была тесноватой для целой толпы учеников, и здесь становилось душно, но Уну отчего-то показалось, что их наставник зевает совершенно не из-за этого. И его можно было понять: послушай такое бурчание серошкурых пять минут – и можно уснуть стоя.

– ...таково слово и клятва. И пусть имя мое будет забыто и проклято, если… если я нарушу его.

Серошкурые замолчали. Мужчина шумно выдохнул, круглобокая жена, мертвой хваткой вцепилась в его руку. Ее подбородок подрагивал, точно она сдерживала рвущиеся наружу слова.

«Все их клятвы просто уловка», – снова убедился Ун. И в который раз пообещал себе всегда быть настороже с этими скользкими существами.

– Что ж, вы все свидетели, – высокая раанка в аккуратном сером платье вышла из-за прилавка. – Теперь к делу.