Красный волк

Как это, наверное, странно. Жить себе, а потом узнать, что надо все оставить и уехать в неизвестность. Ун представил, как какой-нибудь сорен перебирал бы его вещи, его книги, его записи, как рассматривал бы их, посмеиваясь, складывал в коробки, и поежился. Но чтобы прогнать смущение хватило одной быстрой мысли: «А сколько среди этих серошкурых владельцев аптек заговорщиков?». Его сестры и многие другие умерли бы, а они сидели бы в этих самых креслах с дурацкими цветочками на обивке и пили бы чай, радуясь своему зловещему успеху.

Ун заскрипел зубами.

Стараясь сохранить спокойное выражение лица, он вытянул из дальнего угла буфета плоскую коробочку. Внутри были засушенные кленовые листья, письма в вскрытых конвертах и исписанные тетради. Под ворохом ветхих листов нашлась небольшая картинка в серой рамке. Ун смахнул пыль со стекла, повертел картину и так, и сяк, пытаясь понять, на что смотрит – слишком уж широкие и хаотичные были мазки. Вроде бы пейзаж, а вроде и нет. Ему привиделось озеро, серо-белый берег, полоса зелени и леса, розовато-синее небо. Но достаточно было один раз моргнуть, чтобы этот образ ускользнул.

Да разве мог это быть пейзаж? Ветки на деревьях совершенно не прорисованы, одни пятна. Деревья ли это вообще?

Ун перевернул картину, на задней крышке не нашлось никакой подписи. Его сестры любили рисовать, и даже у них получалось лучше. Они, по крайней мере, знали, как на самом деле выглядит мир.

«Какая-то мазня», – нахмурился Ун и вытянул руки, чтобы посмотреть на картину издалека. Так она выглядела интереснее. И было в ней… Ун снова протер стекло.

«Я бы нарисовал лучше. Понятно, почему это вот спрятано, а не стоит на полке».

Ун потянулся, чтобы бросить ее в коробку, но вместо этого взглянул еще раз, пытаясь понять, почему кому-то захотелось бы владеть таким неловким рисунком. Он расфокусировал взгляд, позволяя картинке чуть расплыться. Границы мазков пропали. И Ун словно заглянул в маленькое мутное окошко. Это был летний закатный час, низкое солнце било ему в глаза, и пахло влажным теплом и лесом. Конечно же, тем самым лесом, в который они вместе с матерью и отцом ездили на время его каникул, пока жили на юге. Там у них был дом с большой верандой. И сок, Ун никак и нигде не мог найти такой же сок, как готовили там... Взгляд сфокусировался. Ун с испуганным благоговением рассматривал мазки, и они больше не выглядели такими уж случайными. Наверное, на эту картину надо было смотреть издалека или краем глаза, как бы нечаянно.

«Надо над этим еще поразмыслить».

Ун начал вскрывать рамку и замер, слушая, как удары сердца отдаются в ушах. Пальцы вспотели, дурнота накатила волной. Он представил, как вытаскивает бумагу, сворачивает, прячет под рубашку, а потом... Несколько ребят из отряда внимательно смотрели на него.

«Господин управитель, ваш сын – вор. А достоин ли отец преступника занимать такой высокий пост?..».

Быстро, точно гадюку, он положил картину в коробку, сгреб туда же несколько мелочей, подушку с кресла. Уже можно нести все вниз? Или лучше собрать еще? Кто-нибудь что-нибудь заметил, догадался?

«Они видели, что я собирался сделать? Вдруг они решат, что я все равно что-то украду?». Ун почувствовал, что вот-вот и снова застынет, схватил коробку и вышел из гостиной, надеясь, что все уже обо всем забыли. «Но не опомнись я вовремя...» Отец бы... отец... нет, даже думать было страшно, что сделал бы отец. Как огорчился бы!

– Ты долго собираешься вот так пялиться в пустоту? Подойди к свободному счетоводу и выкладывай вещи по одной.

Ун заморгал, краснея. Пустой задумчивостью и тратой времени ничего не добьешься, отец так всегда говорил.

Раанка оторвалась от записей и указывала в сторону счетоводов. Рядом с ними стояли бывший аптекарь и его жена, с выцветшими почти до белизны серыми щеками и мокрыми глазами. Эти двое, жалкие, примитивные, казались здесь двумя случайными заблудившимися под дождем прохожими. И оба они состояли не из плоти, а из десятков и десятков ускользающих вещиц, вязаных салфеток и нелепого огромного белья и чулок.

– Мальчик?

– Извините, я хотел спросить...

Уну не с первого раза удалось вытащить из коробки картину. Раанка тяжело вздохнула, аптекарь вдруг дернулся, точно хотел броситься вперед, но жена сжала пальцы на его запястье, замерев.

– Можно я возьму себе эту картинку?

Усталое раздражение раанки сменилось холодной серьезностью. Она взяла картину, покрутила ее, морщась. Ун отчаянно начал искать глазами инструктора, боясь представить, что он сейчас скажет. Но тот тихо посапывал на стуле в уголке.

— Какая-то старая детская мазня. Айн, взгляни-ка.

Ближайший к раанке счетовод оторвался от толстой учетной книги и принял картину, осмотрел ее со всех сторон.

«Ох, император! Какой я дурак? Что я выкинул? Зачем?».

Ему захотелось провалиться сквозь землю, перестать существовать, раствориться в ничто. Неужели он, сын своего отца, как какой-то ребенок выклянчивает понравившуюся игрушку? На таком важном задании?